за рукава, воротники, держаться за чужие плечи. Немые люди возмущались, но их крики до него долетали лишь иногда, как из глубины, из-под тяжелой толщи. Кто-то говорил, что ему нужна помощь, кто-то предлагал вызвать полицию, дескать, пьяница, с ума сошел. Наконец ему удалось вырваться на свободу, людей вокруг он уже не мог нащупать, но, вот незадача, – без опоры теперь стало труднее держаться на ногах. Он попытался снова зацепиться за что-то, но только провалился в воздух. Перед лицом вихрился снег с пепельной шелухой. В чем-то застряла нога, и стало еще труднее – холодная брусчатка появилась под спиной, но на голове было что-то, наоборот, теплое, а затем даже горячее. Не успел сообразить, как налетели люди со всех сторон, его начали зачем-то бить, закидывать его чем-то. Он пытался разглядеть, разобраться, что происходит, но в голове так пульсировало, что перед глазами ритмично вспыхивали черные кляксы, он боялся, что может не выдержать сердце или рассудок, – что-то с ним непременно случится. Он схватился на ощупь за чей-то рукав, который его колотил, встал и в тот момент вся эта маята с неразборчивыми криками собралась в одну точку и загудела ударами кремлевских часов.
Он побежал от этих ударов, побежал туда, где мельком разглядел две острые башенки ГУМа. Он их различил только что, по силуэту. Выскочил на Никольскую, покрестившись на ходу силуэту Казанского соборчика, свернул на Ветошный, по Ильинке на Богоявленский, и там нашел спасение – Старопанский переулок, совершенно пустой, закрытый с боков невысокими домиками, точно какой-нибудь коридор. В этих стенах его глаз и нашел снова опору. Наконец вдохнул полной грудью, и с вдохом стал возвращаться рассудок, а с выдохом уходил звериный дух. Казалось, этого он ждал целую вечность, чтобы просто ушло. Достал было из кармана телефон и искал Тому в последних вызовах, но палец замер над экраном. А что он скажет? Запомнил всё плохо. Память смогла зацепиться только что за страх. А когда страх ушел, осталась только невыносимая усталость, будто он таскал на шее второго себя. И, как только он поймал в фокус эту усталость, под дрожащим пальцем телефон сам зазвонил, – Гафт трезвонит, обыскалась. Отвечать нельзя, ведь его позовут снова туда же. Он выключил телефон и от волнения стал трясущейся пятерней разглаживать волосы на голове и только тут, наконец, понял, почему его макушке так холодно. Тормоша руками лоб он подошел к ближайшей погасшей витрине, почему-то только наполовину закрытой роллетом, наклонился и всмотрелся в тусклое отражение. На него смотрел мужчина с безобразным видом. Он не поверил своим глазам и понюхал руку, – точно обгорел. И тут стало понятно что та драка на площади была никакая не драка – это его тушили. Он проковылял до соседнего дома едва волоча носки, сел там на выступ окна и чрезвычайно волновался. Ему было стыдно явиться родным в таком виде. Его раздумья прервал какой-то докучливый придурок, который выглянул из соседней двери и попросил не сидеть на окне. Леонид Андреевич в таком жалком виде не посмел пререкаться и пошел искать машину.
