style="font-size:15px;"> Кстати, рыжики собирались за огородом и за Ручьём между вековыми, снизу покрытыми красивым зелёным мхом ёлками, верхушки которых терялись высоко в небе, а внизу обхватить можно только двум взрослым или трём-четырём детям.
Оригинально бабушка солила рыжики: в литровой бутылке из-под молока, то есть грибы по размеру – не больше горлышка. На дно обязательно сложенный лист хрена, затем промытые рыжики, посыпанные крупной солью и порезанные пополам головки зимнего чеснока. Несколько таких повторяющихся слоев и сверху опять сложенный лист хрена. Как правило, через три дня грибы уже были готовы. О боже, как вкусно они хрустели с порезанным репчатым луком в деревенской сметане.
Память сохраняет много отрывочных воспоминаний о пребывании в милой сердцу деревне, но это сегодня, а в те времена иногда ехать туда и не хотелось, главным образом из-за несметных полчищ комаров, но через пару дней пребывания мы привыкали и не обращали на них внимания, а может, они нас воспринимали уже как своих. Шутка.
Мама вспоминала о первой поездке в деревню, когда мне было около года. У неё в дороге пропало молоко, и, чтобы меня накормить, папа выменял свою солдатскую шинель, в которой демобилизовался и которой было уже более пяти лет, на трёхлитровую банку коровьего молока на какой-то промежуточной станции.
Ещё у бабушки Марии была сестра – бабка Дуся, полное имя Федосья. Она жила в маленьком домике недалеко.
Дом казался маленьким даже для меня, у него было всего два окна, посередине печка, крохотные сени и такая же входная дверь. У главного окна стоял стол, рядом у стены кровать, застеленная белыми вышитыми пододеяльниками, на стене у кровати матерчатый коврик с потрескавшимися и полинялыми оленями, и ещё выше в траурной рамке портрет молодого моряка в летней форме и бескозырке с ленточками. Между кроватью и столом в красном углу на полочке иконостас: икона Христа, а внизу искусно вырезанная из дерева фигура улыбающегося ангела с луком и стрелами, который ещё был расписан цветными красками.
Помню, что на этого ангелочка я не мог насмотреться, гладил его и просил бабку Дусю, чтобы она подарила его мне. Но она молча отказывалась и всегда переводила разговор на другую тему.
Бабушка Мария, узнав про мои вымогательства, рассказала, что Федосья очень одинокая и этот ангелок с фотографией сына, который погиб на фронте, самое дорогое, что у неё есть, и что нехорошо выпрашивать это в подарок. Через много лет, после смерти бабки Дуси, говорили, что она завещала портрет сына положить в гроб, а ангелочка отдать Марииному внуку, но в хлопотах похорон все об этом забыли.
Наймушина Геннадия Дмитриевича – маминого отца, а моего деда – видел только на двух фотографиях.
Первая висела на главной стене напротив входа в избу. Среднего роста, в самошитой рубахе-косоворотке, прищуренные строгие глаза под чёрным чубом, борода и курительная трубка в зубах. (Бабушка всегда говорила «изба», а не «дом» или «горница».)
Вообще,
