чужая кровь, – задыхаясь, сказал офицер. – Опоздай вы – и была бы моя.
– Невероятная удача! – радостно воскликнул Олексин, подбегая. – Мы случайно шли…
И замолчал. Перед ним, с трудом переводя дыхание, стоял гвардии подпоручик Тюрберт.
– Неисповедимы пути Господни, – разглагольствовал Тюрберт, насмешливо кося бледно-голубыми глазами. – Они взяли нас в шашки на марше, а артиллерия, господа, неповоротлива и, как известно, безмятежна. Изрубили бы в капусту, если бы не ваша любезность.
Подпоручик уже отдышался, и веснушки вновь весело высыпали на щеках. Он сидел на лафете в распахнутом мундире, пил коньяк, угощал волонтеров и говорил не переставая. Гавриил изредка взглядывал на него, но видел почему-то не круглое, с кошачьими усиками лицо, а розовую, поросшую рыжим волосом, еще мокрую от пота грудь и мрачнел.
– Но я особо счастлив, что моим спасителем оказались именно вы, Олексин, – улыбаясь, продолжал Тюрберт. – Я непременно расскажу об этом моей невесте в самых восторженных красках и неоднократно. Можете себе представить, как она будет счастлива.
– Прошу вас на два слова, – сказал Гавриил, встав куда поспешнее, чем того требовала обстановка. – Совримович, узнайте потери…
– Потерь, слава богу, нет, Олексин. Правда, Стоян еще не вернулся…
– Так узнайте, где он! – с непонятной резкостью перебил поручик. – Прошу, Тюрберт.
– Признаться, я уморился, – говорил Тюрберт, идя за Гавриилом. – Одно дело отмахиваться эспадроном в фехтовальном зале, и совсем иное, оказывается, спасать свою жизнь. У вас какие-то секреты, Олексин? Куда вы меня влечете?
– Вы постоянно оскорбляли меня в Москве, но не рассчитывайте на это в Сербии, Тюрберт. Здесь это не пройдет.
– Бог мой, уж не хотите ли вы со мной драться?
– За вами долг, подпоручик.
– Долг? – Тюрберт вдруг рассмеялся и сел на землю. – Спасти человека лишь для того, чтобы тут же подстрелить его, как вальдшнепа, – знаете, Олексин, это уж слишком. Ну, что вы на меня смотрите? Я сел потому, что устал.
– Лжете, Тюрберт.
– Лгу, – согласился подпоручик без всякого промедления. – Мне как-то расхотелось умирать, если говорить начистоту.
– Вы правы, я не могу пристрелить вас, пока вы сидите. Но я могу дать вам пощечину.
– Оставьте, Олексин, – скривившись, как от зубной боли, вздохнул Тюрберт. – Оставьте вы оперетту, давайте говорить серьезно. Я только-только вышел из боя, я не успел похоронить своих людей, а вы толкуете про страсти роковые и готовы каждую секунду схватиться за револьвер. Нельзя же так, поручик, право, нельзя, не обижайтесь. Мы оба добровольно приехали в Сербию, оба хотим воевать против турок, оба – русские офицеры, облеченные доверием и обремененные долгом перед подчиненными. Перед подчиненными! И вдруг, забыв обо всем – о чести волонтера, о долге и положении, – начнем драку, как опившиеся шампанским юнкера.
