до ветру и давай его сюда.
Через четверть часа пленный стоял перед Тюрбертом. Руки у него были связаны, конец веревки держал унтер.
– Развяжи и ступай.
– Сбежит, ваше благородие, – с сомнением сказал унтер. – Шустер!
– Побежит – получит пулю, – проворчал Отвиновский.
Унтер неодобрительно покачал головой, но руки пленному развязал. И сразу же ушел: в батарее у Тюрберта был порядок.
– Как приспичило, так и язык вспомнил? – усмехнулся подпоручик. – Как зовут? Как зовут, спрашиваю?
– Ислам-бек! – с вызовом выкрикнул черкес.
Офицеры переглянулись.
– Вот почему они не уходят, – тихо сказал Совримович. – Беспокоятся о своем вожде.
– Садитесь, бек, – сказал, помолчав, Тюрберт. – Ваше место у этого костра. Вместе поужинаем и поговорим.
Помедлив, бек опустился на попону между Олексиным и Совримовичем, по-турецки подвернув ноги. Теперь, когда стало известно, кто он, этот молчаливый пленный, офицеры совершенно по-иному и смотрели и видели его, оценив и тонкие черты лица, и скромную одежду, и старинное серебро газырей и наборного ремешка. Ислам-бек сидел недвижимо, строго глядя перед собой.
Захар разложил кашу по мискам, подал. Совримович поставил свою порцию перед пленным.
– Первый кусок – гостю.
Черкес склонил голову, коснувшись левой стороны груди, но к еде не притронулся.
– Ешьте, если голодны, – сказал Олексин. – Остынет.
– Я не ломаю хлеб с гяурами! – резко ответил Ислам-бек.
Он говорил с сильным акцентом, не очень правильно произносил слова, но фразу строил легко и быстро.
– Вы предводитель этой шайки? – спросил Тюрберт: слова о гяурах ему откровенно не понравились.
– Шайки? – Ислам-бек гордо вскинул голову. – Мы – народ воинов, а не бандитов.
– И все же вы не ответили на вопрос.
– Сначала вы лишили нас земли, теперь хотите лишить чести?
– Я лишил вас только свободы, бек. И то – по необходимости.
– Я был мальчишкой, когда в одну из осенних ночей русские окружили наш аул. Я помню эту ночь: дул ветер с гор и было так холодно, что собаки жались друг к другу. Солдаты заходили в сакли и всех выгоняли на площадь. Стариков, старух, беременных женщин, малых детей – всех до одного. Всех! Мы мерзли на ветру, а ваши солдаты бродили между нами и срывали кинжалы с мужчин и мониста с наших женщин. А старики не понимали, просили объяснить: ведь мы были мирным аулом. Потом, когда было снято наше оружие, когда дети уже хрипели, а не плакали, когда мы замерзли до дрожи, полковник прокричал, что все наше племя выселяют в Турцию. Все племя, все аулы, все семьи – всех, до последнего человека!
Последние слова Ислам-бек выкрикнул на едином дыхании, хотя начинал спокойно и негромко. Выкрикнул и замолчал, снова строго глядя перед собой.
– Что же вы замолчали? – громко, с вызовом
