иуда-бургомистр! Ой, не могу! – захлебывался Кухарченко.
– Жив?! – сказал я, удивляясь тому, что во мне поднималось, перебарывая конфузный стыд, чувство облегчения.
– Надо доконать его! – сказал Барашков. – Ты пойдешь со мной, Витька?
– Конечно! – Иного ответа и быть не могло.
Но «интеллигентик» во мне, видно, все еще жил. Это он радовался неожиданному известию, тому, что не обагрил я чистеньких рук своих человеческой кровью. Да, кровью какого-никакого, а все-таки человека…
В тот же вечер, взяв трех партизан-окруженцев, мы отправились в Кульшичи. Остальные партизаны разбились на мелкие группы и вышли из лесу, чтобы выполнить приказ Самсонова: «Расчистить подлесные населенные пункты от фашистских пособников».
У знакомой пятистенки нас встретил нестройный залп из десятка автоматов и винтовок. Стреляли из окон, с чердака. Не задерживаясь, чтобы узнать, дома ли бургомистр, мы пустились в обратный путь с гораздо большей скоростью, чем влекла нас к Кульшичам жажда мести. Пришлось утешиться тем, что поджидавшие нас в засаде немцы и полицаи «поживились» только ухом одного из сопровождавших нас партизан – пулей начисто срезали ему мочку.
– Не будешь уши развешивать! – грубовато шутили его товарищи, перевязывая на опушке голову раненого.
– Как же зовут нашего гостеприимного бургомистра? – спросил я, переводя дух после стремительного и безостановочного отступления к лесу.
– Тарелкин, – безнадежным тоном ответил Барашков. – Вот гад! Засаду устроил! А знаешь, я бы теперь не стал дрейфить, не промахнулся бы.
«Ну и черт с ним, Тарелкиным! – подумал я. – Охота была руки пачкать!» Увы «смерть Тарелкина» задерживалась.
Мы условились никому, кроме командира, не рассказывать о неудаче вторичного покушения на Тарелкина. Утром Барашков ходил мрачнее тучи: одним нам не удалось выполнить приказ командира. Все остальные группы расстреляли, разогнали или обезоружили местные власти и полицию в деревнях близ леса – в Больших и Малых Бовках, Краснице, Трилесье, Заболотье, Заполянье.
– Кухарченко вон пятерых полицаев прищучил, – горевал Барашков, – а мы все с этим Тарелкиным возимся! Вон даже Васька Боков и тот отличился: установил связь с группой Чернышевича за Проней. Теперь у нас есть связь с Москвой!
Мы стояли около штабного шалаша и с пронзительностью и уважением поглядывали на лошадь Бокова, на старую мою знакомую, чуть не увезшую меня в Пропойск. На этой вороной кобылке Боков, наш ленивый увалень, проделал около сотни километров по вражескому тылу, пробирался мимо немецко-полицейских гарнизонов, дважды переплыл через Проню. Сейчас бывшая колхозная, затем полицейская, а ныне партизанская кобылка стояла и скромно пощипывала травку, делая вид, будто ей неизвестно, какую роль сыграла она в развитии партизанского движения на Могилевщине.
Наконец из шалаша вышли Боков и Самсонов. Вышли в обнимку. Оба счастливо улыбались.
– Москва знает о нас! –
