вовсе незачем ему что-то объяснять, – сказал Рюбэк. – Это сделает ситуацию ещё более…
Дверь распахнулась, и в неё вновь вошёл Фагерберг. Если он и был возмущён, то ничем этого не выдал, его лицо оставалось таким же бледным и бесстрастным, каким оно было всегда. Его взгляд упал на стопку бумаги рядом с пишущей машинкой.
Бритт-Мари сделала вид, что читает текст, но тут же осознала свою ошибку.
Элси. Стокгольм, февраль 1944.
– Что это? – спросил Фагерберг.
– Ничего, – жалко проблеяла Бритт-Мари, хватая пачку листов и пытаясь запихнуть их к себе в сумочку.
– В моём кабинете через пять минут, – отрезал Фагерберг.
12
Когда явились Бритт-Мари с Рюбэком, в насквозь прокуренном кабинете шефа уже вовсю дымили Фагерберг и Кроок.
Кроок принялся бесстыдным образом разглядывать Бритт-Мари, так что она сразу заподозрила, что Фагерберг уже всё ему рассказал.
Когда вошедшие сели, Фагерберг молча швырнул на стол вечернюю газету и выжидательно сложил руки на груди. Затем откашлялся и ткнул своим длинным костлявым указательным пальцем в газету.
Кроок с Рюбэком поднялись. Бритт-Мари незаметно одёрнула трикотажную водолазку и всем телом подалась вперед, чтобы разглядеть заголовок.
«Убийца распинает женщину в Эстертуне», – прочла Бритт-Мари.
О нападении на Ивонн Биллинг и её избиении пресса уже писала, однако до сих пор детали происшествия и методы преступника репортёрам не были известны.
– Перкеле, – невнятно пробурчал Кроок, запихивая окурок в переполненную пепельницу.[16]
– Будем исходить из того, что никто из вас не стал бы якшаться с этими писаками, – сквозь зубы процедил Фагерберг, практически не открывая рта.
Все покачали головами.
– А если на одного из вас вышли бы репортёры, то вы держали бы свои языки за зубами, – продолжал он. – Я очень надеюсь, что так оно и есть.
Затем он повернулся к Бритт-Мари и снова откашлялся.
– Даже когда так хочется облегчить сердце перед кем-то, когда сталкиваешься со злом и смертью, а в особенности, когда всё это ещё в новинку, – даже тогда не нужно разевать свою пасть.
Взгляд Фагерберга так помрачнел, что у Бритт-Мари пошли мурашки по коже. Её обдало ледяным холодом, словно окатило январской водой. Презрение, отвращение и замешательство читались на его лице. Будто Фагерберг никак не мог взять в толк, как кто-то вообще мог впустить такую, как Бритт-Мари, в его полицейский участок.
Она с такой силой сжала в руках блокнот и ручку, что побелели костяшки пальцев.
Зачем он так с ней?
Только потому, что она здесь новенькая?
Но ведь и Рюбэк здесь такой же новичок, как она. И в какой-то миг Бритт-Мари даже собралась высказать это Фагербергу. Но решимость её испарилась, как деньги в портмоне, как тот пузырящийся, щекотный
Финское ругательство – злой дух, чёрт.
