отца Дом, оглянулся на них и печально покачал головой.
Граф де Руссильон лежал на постели. Лицо его походило на обтянутый кожей скелет, правый глаз почти прикрылся веком, а левый ввалился и потускнел, кожа приняла желтоватый оттенок. Рот как-то странно перекосился. Левая рука старика, костлявая и тоже желтая, словно не находя себе места, металась по одеялу, в то время как правая лежала, вытянувшись неподвижно вдоль худого изможденного тела.
Дом не сразу узнала его, настолько он изменился, – её всегда красивый, высокий, стройный, полный жизни и энергии отец! Она не выдержала – и разрыдалась.
Граф взглянул на дочь своим левым тусклым глазом и что-то промычал.
– Мари-Доминик! Он хочет вам что-то сказать… – обратился к ней капеллан.
Дом подавила рыдания. Она наклонилась над кроватью отца и прошептала:
– Папа!.. Я здесь!.. Что ты хочешь сказать мне?
И вновь из перекошенного рта Руссильона раздалось нечто нечленораздельное.
Дом покачала головой и вытерла слезы.
– Я ничего не понимаю, папа… Боже, ведь это, наверное, что-то очень важное! Как ты смотришь на меня…
Левая рука графа яростно комкала край одеяла. Видно было, какие нечеловеческие усилия он прилагает, чтобы хоть что-нибудь произнести. И, наконец, ему это удалось. И потрясенная Доминик услышала:
– Дом… Твой… муж… жив…
Она не ослышалась?.. Отец сказал именно это? Она обернулась к священнику:
– Падре! Вы слышали? Он сказал…
– Что ваш муж жив, Мари-Доминик. Да, он это произнес!
– Папа! Папа!.. Но… как его зовут?..
Граф сделал еще одно страшное усилие. Открыл рот… Но вместо слов Доминик и капеллан услышали лишь какое-то кашлянье, перешедшее в хрип. Левая рука отца поднялась – и благословила Дом, а потом упала на одеяло. Граф де Руссильон был мертв.
Несмотря на то, что граф был богат, знатен и пользовался в Лангедоке всеобщим уважением, народу на похоронах было гораздо меньше, чем ожидала Доминик. Цветущий богатый плодородный край был истощен, разорен, выжжен долгими кровопролитными войнами. В каждой семье на юге было свое горе; большинство женщин осталось без отцов, братьев, сыновей, мужей, сложивших свои головы за Окситанию. Очень многие старые друзья отца были мертвы; и из знатных семейств лишь несколько человек явились почтить память графа Шарля де Руссильон. Зато было очень много крестьян и людей неблагородного звания, – граф был щедрым, добрым и справедливым сеньором, и многие плакали, не стесняясь своих слез.
Из родственников графа приехали из Монсегюра Марианна с мужем и старшим четырехлетним сыном Шарлем – вылитым дедушкой, в честь которого и назвали мальчика; (у Марианны родились подряд еще две девочки, младшей было несколько месяцев, и её Марианна побоялась привезти) и Николь с Анжель. Доминик со слезами обнялась с сестрами. Как выросли её ангелочки!
