единственный мой! Неужели и ты меня ненавидишь?! Что, не хочешь в лицо мне это говорить? А ты смелее! Да и ты меня не любишь?! Что ж, я тебя тоже не люблю! – девушка повернулась с горшком к окну, из которого палило полуденное Солнце. – О-о, а что это ты?! Боишься?! Солнце не любишь?! – она поставила растение прямо на подоконник, поставила орхидею к прямым солнечным лучам. – Я уже говорила, что ты должен умереть…
Вдруг Ранимова притихла и уставилась на растение. Безумный взгляд отчаявшейся особы стал спадать с её милого личика. Она начала слышать своё буйное сердце и ощущать дрожь в истощавшем теле. Девушка, сама того не желая, бросилась в плач.
Она зашла в ванную комнату, чтобы умыться. Убрав слёзы холодной водой, она взглянула в зеркало.
«Это ты… ты виновата во всём».
Каждый раз, вставая напротив своего отражения, в голове вспыхивала одна и та же мысль. Порою, девушка специально становилась напротив него, чтобы ещё раз напомнить себе о своём прошедшем, что по сей день не остаётся на старом листе календаря.
«Я не хочу тебя видеть… – её взор намертво застыл на бледноватом лице, – пусть все забудут обо мне… меня больше нет! Мне противно видеть это чудовище, – она посмотрела в зеркало и взяла рядом лежавшие ножницы. – Раз уж обо мне никто хорошо не думает, а может и вообще не помнит, то меня нет. Нет! Я жила, пока меня замечали. Замечали как человека, а не объект для посмешища. Это не я, – девушка боязливо поднесла ножницы к светлым волосам и отстригла их. Они плавно слетели в раковину, в которую до сих пор тонкой струёй лилась вода. – Может, так я буду выглядеть лучше в глазах других?».
Она, осмелевши, начала расторопно отстригать яркие волосы. Вдруг, срезав чёлку, Ранимова чуть не задела лезвием глаз. Она никак не могла унять дрожь. Не прошло и десяти минут, как отстриженные локоны цвета пшеницы оказались в раковине и забили слив. Мария ещё некоторое время смотрела на отражение в зеркале, минуту довольствовалась собой, своим новым прикидом, даже чуть улыбалась, а потом, будто по щелчку разрыдалась и вышла из ванной комнаты. Она подошла к подставке для ножей и заплаканными глазами глядела на острые лезвия разных размеров.
«А не лучше ли убить себя?.. Изменить себя я не могу. Да и смысл? Куда мне идти?.. Не лучше ли будет убиться?! Спокойнее будет… Убью себя. Да и люди снова меня заметят. На могилку мою придут, поплачут. Похороны будут, все плачут, просят прощения, – от этой мысли девушка расстраивалась пуще, – … Да. Поймут, наконец, что сделали. Мать меня полюбит. Простят все… Мёртвым всё прощается… А я хочу, чтобы меня простили. Чтоб все они от стыда сгорели! Я хочу снова стать человеком: любимым и свободным… Мёртвым, но человеком».
Ранимова различила размытый в слезах силуэт кухонного ножа, взяла его и, шоркая по полу, вернулась к зеркалу над раковиной, в которой лежали отрезанные волосы. Она поглядела на ванну, подумав наполнить её горячей водой и позже залить алой краской, но от этой идеи почему-то разом же отказалась. Девушка вновь встала против отражения.
