style="font-size:15px;"> Вас положением осадным
не соблазняла ли вражда?
Поголодать бы вам под стражей
из ненадежных часовых,
когда вокруг простерся вражий
стан, как один из тех пейзажей,
где не остаться вам в живых.
Бросая с кровель взор за взором,
страшиться будете измен,
но будет враг вас брать измором,
а не склонять к переговорам,
и брать не будет вас он в плен,
пока своим немым напором
не сокрушит он ваших стен.
Я из пульсирующих эпох;
с ними, в них я исчез.
Я песней был, и стих, мой Бог,
в ушах шумит, как лес.
Я в тихой простоте поник,
но голос мой целей,
когда, склонив смиренно лик,
молюсь еще теплей.
Гнал ближних я за ветром вслед,
как звал бы я грозу,
крылами ангелов задет
там, где в Ничто впадает свет,
а Бог темнел внизу.
В древесной Божьей вышине
нет ангелам числа;
отлет им видится во сне
туда, где Божья мгла.
Однако веруют они
в свет, а не в Божью тьму;
Денницу чествуя в тени,
льнут ангелы к нему.
Он выдает себя за свет,
царит в стране теней,
в ничто сожженный, ввысь воздет,
он просится туда, где нет
мучительных огней.
Бог времени, он род луча,
он будит и слепит,
от боли бьется, хохоча,
и жалобно вопит,
а время видит в нем врача
и власть его крепит.
А время – блеклая кайма
древесного листа;
времен сияющая тьма
для Бога нечиста,
и Бог, уставший от высот,
упал бы под откос,
когда бы не отверг Он год,
и лес волос, Его оплот,
сквозь вещи произрос.
Деянье в Божью суть ведет,
даруют руки свет,
а чувство – гость, а гость уйдет,
для чувств пределов нет.
Все чувства – вымыслы ума,
у каждого своя кайма,
их рознят лишь сердца;
уйдешь туда, где ночь сама
поймает беглеца.
Ты для меня – лишь чистый лист;
вслух дай Ты мне урок.
Послушный Твой евангелист
описывал Тебя, но мглист
звучащий Твой исток.
Как ловчий, настигая дичь,
во всю шагаю прыть;
но как друг друга нам постичь,
чтоб друг во друге быть?
