семикратно одинок.
Старея не по дням, а по часам,
сотрудник Твой, над книгою согбенный,
в конце концов постигнет: пишешь Сам
Ты, Сокровенный.
Я, как дитя, проснувшись в ночь,
уверен, что, скорбя,
когда дышать и жить невмочь,
увижу я Тебя.
Но как постичь Твои черты?
Глубок и отдален,
Ты есть лишь Ты, лишь Ты, лишь Ты
в дыхании времен.
И муж, и отрок я в одном-
единственном лице,
в круговороте вековом
Сокровище в кольце.
Творящий, будь благословен!
Пусть между нами много стен,
что для меня препона,
когда рабочий день мой тих:
для потемневших рук моих
Он вечная икона.
Что не было меня когда-то,
Ты знаешь? Говоришь Ты: «Нет!»
И для Тебя я не утрата,
непреходящ я в ходе лет?
Я больше сна во сне, я с тьмою,
где привлеченное каймою,
на свет похоже и на звук,
напоминая также воду,
течет сквозь пальцы на свободу,
не обнадеживая рук.
Но тьма Тебе принадлежит,
пустоты света прерывая,
и прорастает мировая
история из этих плит
ослепших. Кто среди лавин
строитель сих массивов скрытых?
Есть множества камней забытых,
но ни один Тобой не тронут.
Ты древо; свет шумит в Твоей вершине,
и вещи для него пестры, но мнимы;
Тебе закат вернет их, отблистав.
А нежность, словно сумерки в долине;
Ее руками головы хранимы;
что было чуждо, крепнет, чудом став.
И даже если мир взирает снизу
вверх на Тебя, его Ты держишь нежно,
на землю с небесами безмятежно,
как встарь, Свою накидывая ризу.
Ты в бытии тишайшем затаен,
и почитатели Твоих имен
забыли, что Ты вечный наш сосед.
Простер Ты руки над всемирным лоном,
чтоб наши чувства одарить законом,
немая сила или темный свет.
Твою ли, щедрый, благодать найду
в молитвенном наидревнейшем жесте,
кто сложит ладони вместо пелён,
в страду
для маленькой тьмы в миру
почувствует, что с нею вместе
Ты на ветру,
где он обречен
стыду.
Встает он с камня и опять ложится,
с другими чутко вслушиваясь в тишь,
баюкая
