Афоня! Вы только скажите ему, что его капитан Соломин ищет! И все тут! Одно это!
– Будет брехать-то, – отозвался одноглазый Анисим. – Нет никакого капитана Соломина.
– Ан есть! Ты одно это Афанасию Петровичу скажи! Это одно!
– Враки и брехня.
– А посылал за ним Соломин своего Еремея!
– Чужим именем назваться легко!
Этот безнадежный разговор продолжался еще несколько минут – но одного Еремей все же добился: ему сказали, куда поворачивать, чтобы вновь оказаться в лавке Малой Суровской линии.
Идти было невозможно, он не видел в потемках, как ставить ноги меж обрушенных мешков. Но, то молясь, то ругаясь, как-то выполз. Что докладывать питомцу – он не знал. Вроде и есть тут где-то Афанасий, а как на деле – так нету. Сильно удрученный, Еремей пошел к возку.
– Крепко же его напугали, – сказал, услышав про дядькино похождение, Андрей. – Но хорошо, что он из столицы не удрал. Вот что – постой-ка тут на видном месте, у возка. Пусть разглядят хорошенько и Афанасию тебя словесно изобразят.
– Постоять-то нетрудно, баринок разлюбезный…
– Сбитенщика подзови. Я бы горячего выпил.
Андрей пил крепкий сбитень, в который явно переложили перца, и слушал Невский проспект.
– Вя-а-а-а!.. – донеслось издалека. Это припозднившийся мясник-разносчик где-то чуть ли не на Садовой выкликал: «Говя-а-адина!»
– Сельди голански!
– Голубушка моя! Сестрица!
– Тетерерябчики!
– Кум, кум, стой, кум!
– … а я ей говорю – дура ты, дурища…
– Пади-пади! – это пронеслись богатые санки с голосистым кучером.
– Пирожки горячие! С пылу горячие!
– Ги-и-ись! – опять санки, не иначе – запряженные знатным рысаком, и сидит в них молоденький гвардеец, собирает восхищенные взгляды мещаночек.
Мимо пролетали голоса, звонкие женские, басовитые мужские, выхваляли свой немудреный товар разносчики, вдруг завопила баба – у нее вытащили из укромного места кошель, захохотали мальчишки. Звучал мир недоступный и прекрасный, веселый и безалаберный, мир в предвкушении Масленицы.
Четверть часа спустя к Еремею подбежал мальчик – из тех, кого держат при лавках для исполнения мелких поручений.
– Ты, что ли, дядька Еремей? – спросил он. – Тебе сказано барина своего отвести в меховую лавку Порошина, во-он туда, там спросишь. Полушку-то дай за известие!
– Дай ему, – велел Андрей. – И веди меня в меховую лавку. Может, там хоть что-то прояснится.
Сиделец в порошинской лавке был предупрежден. Велев Еремею стоять у входа, высматривать подозрительные рожи, а двум молодцам, служившим в лавке, всех отгонять, он повел Андрея в заднюю комнату, где на вешалах висели всевозможные сибирские меха.
