околдованная, обездоленная…
– Послушайте, вы объясните уже наконец, что случилось с вашей «красотулечкой»? – поинтересовался он снова, пытаясь замедлить шаг. Тщетно – в хрупкой с виду горбунье силы было, как в Нив. – Она больна?
– Нет, нет, нет, – прошамкала старуха, вталкивая его в большую холодную комнату с плотно занавешенными окнами. – Помирает она, моя кровиночка.
– А я-то что могу сделать? – не сдавался Киллиан, отчётливо понимая, что этот вопрос надо было раньше задавать, не полагаясь на свои заключения. Комната меньше всего походила на детскую – скорее, на девичий будуар, и кисловато-грибной гнилостный запах был здесь просто невыносим.
«Надеюсь, меня не привели к какой-нибудь чумной, – испугался он, а потом вспомнил жемчужно-белые зубы горбуньи и содрогнулся. – А вдруг эта сама меня съест? Айвор про таких тварей рассказывал…»
Киллиан хотел позвать компаньона по имени, но язык отчего-то онемел. Руки и ноги сделались как у куклы на шарнирах, непослушными и вихляющимися, а голова потяжелела, как свинцом налитая. В спину снова ткнулось что-то острое, и, натужно обернувшись, он увидел, что старуха держит бузинную рогатку.
Белые зубы обнажились в заискивающей улыбке.
– Ты не бойся… Взгляни на мою кровиночку-крохотулечку. Вон, там… иди…
Облизнув пересохшие губы, Киллиан сделал шаг, другой, третий – и упёрся животом в изголовье кровати, стоящей посередине комнаты. Больше никакой мебели и не было. Зато кровать буквально тонула в ворохе перин, одеял, подушек и покрывал; всё пыльное, ветхое, в белесоватых нитях, напоминающих то ли грибницу, то ли густую паутину.
«Меня сейчас точно сожрут… и, надеюсь, хотя бы убьют перед этим…»
Он попытался негнущимися пальцами расстегнуть пальто и нащупать через слои ткани тисовую веточку, но тут старуха положила ему на затылок ладонь и надавила, заставляя согнуться. Киллиан едва не перевалился через изголовье – и неожиданно для себя оказался лицом к лицу с измождённой девочкой удивительной красоты. Ни восковая бледность, ни серый налёт на губах не могли скрыть природное изящество черт и нежность кожи. Пусть и слипшиеся, ресницы были густы и черны, брови словно очерчены рукою художника-фейри, а к гладким каштановым волосам хотелось прикоснуться всей ладонью.
– Кровиночка моя… дыши!
И старуха ткнула ему в шею бузинной веткой.
У Киллиана сперва перехватило дыхание – даже в глазах потемнело, и когда странное онемение спало, он машинально вдохнул так глубоко, как смог. Но в ту же секунду девочка распахнула глаза – светло-карие, как дикий мёд – и коротко выдохнула. Кисловато-грибной запах въелся в гортань, кто-то вскрикнул… А старуха наконец отпустила Киллиана и кинулась к девочке, причитая:
– Ах, моя красавица, моя кровиночка! Живенька-живая, моя красотулечка!
Оглушённый, Киллиан с трудом выпрямился и попятился
