должен срочно вмешаться:
– Вот что, дорогой! Принеси-ка ты нам еще триста водочки и что-нибудь закусить… малосольные огурчики есть? Нет? Тогда грибочков и лучок зеленый, петрушки не надо, никакой – ни лакской, ни макской… И давай, заодно запиши десерт. Генриетта Самойловна, дамы – кофе, чай? Кофе-глясе? Так, два кофе-глясе. Только смотри, чтобы были сливки! Генриетта Самойловна, Вам чай? Чай с лимоном – один. Игорь? Кофе черный? Записал? Иван Михайлович? Чай? Попозже? Нам с Иваном Михайловичем пока не неси. Мороженое… Поднимите руки, кто будет мороженое. Раз-два…
Вскоре официант был отпущен, и инцидент с петрушкой был, таким образом, улажен… И ведь ничего, абсолютно ничего не предвещало катастрофу!..
Под десерт празднование плавно перешло в танцы. Под аккомпанемент очень неплохого оркестра молоденькая певица и молодящийся баритон по очереди исполняли самые модные песни последних лет: «Ландыши», «Подмосковные вечера», «Сосед», «Песня Огонька», «Маленькая Мари», «По диким степям Забайкалья»… Наконец, все немного устали, и как-то дружно было решено завершать. Вернувшись за стол, разлили по последней, оркестр также объявил последний танец, и тут-то всё и произошло…
Плеча Скундина коснулась чья-то рука и женский голос произнес:
– Привет, Джованни!
Николай повернулся и тотчас узнал ее, и, машинально привстав со стула, ответил:
– Привет.
– Я вижу, ты и имя мое забыл? Потанцуем?
И, взяв его за руку, она повела его в танцевальный круг. А он, покорно идя за ней из опасения немедленного скандала, на самом деле, не мог вспомнить ее имя. Но всё остальное он помнил достаточно хорошо:
В начале августа 1957 года в теплый воскресный день он болтался по улице Горького, с интересом наблюдая, как люди, обступая группы иностранцев, приехавших на Московский Фестиваль молодежи, просили автографы, предлагали обменять значки на жвачку, лезли с объятиями… Где-то запевали «Подмосковные вечера», откуда-то слышалась «Белла, чао…», кругом царили смех и веселье. На Пушкинской площади он застал окончание митинга, и у «Известий» натолкнулся на знакомого шофера – тот подрабатывал на Фестивале, развозя на ЗИЛе иностранцев по общежитиям и митингам. По окончании митинга на Пушкинской он должен был отвезти группу, состоящую из испанцев и итальянцев, в парк «Сокольники».
– Так я там живу! Может, подкинешь?
– Да, пожалуйста, только в кузове, вместе с ними…
У входа в парк их грузовик, украшенный эмблемой Фестиваля, мгновенно окружила разношерстная толпа, на спрыгивавших на землю иностранцев, набрасывались так, будто те были не люди, а живые манекены. Неожиданно Николай обнаружил, что к нему тянутся несколько рук с раскрытыми записными книжками, открытками и тетрадками. Рядом молодой испанец, выкрикивая «Но пасаран, салюдо, амиго!», шустро раздавал автографы. Ситуация показалась Николаю забавной, и он, достав из нагрудного кармана авторучку, шутки ради черкнул что-то на тетрадке
