Богу, в конце стихиры. Чтение это походило более на пение. Вся церковь молилась при троекратном славословии явившемуся Богу, и минута эта была действительно торжественна.
После стихиры, изменив хвалебный тон в молитвенный, архидиакон стал произносить так называемую Славу[251]. Можно было ожидать чего-нибудь вроде наших многолетствований, положенных на Царских часах или по вечерне в Рождественский и Богоявленский сочельники. Оказалось нечто иное. Архидиакон проговорил сперва: «Утверди Господи Боже святую и непорочную веру благочестивых и православных христиан со святою обителью сею во веки веков». Тем и окончилась собственно молитва. Священноглашатай еще раз меняет тон и обращается неожиданно в проповедника. Дав предстоящим закрепить свое краткое молитвенное воззвание словом: аминь, он ораторски, хотя довольно однотонно, произнес следующее:
«Что сие? Опять праздник Владычний облиставает нас. Опять усматриваются таинства, которыми действуются совершеннейшие и высочайшие (вещи). О тайн новых! О божественной превышемудренной мудрости! Человек земный и перстный преобразуется в небесного и боговидного. Вся тварь освящается; водных же и воздушных лукавых духов сокрушается рог. Кто может воспеть по достоянию, или подыскать достойные слова, могущие хотя сколько-нибудь развить величие настоящего праздника? Кто изглаголет силы Твои, Христе Царю? Ты, прежде век родившийся от Отца без матери, соприсносущный Отцу и соединомысленный Духу, из небытия воззвал тварь, и, всячески ее украсив, соделал обиталищем, исполненным всякой благодати. Лишь помыслил Отец о небесных чиноначалиях, и помысл осуществился, действуемый Словом и извествуемый Духом. Он творит руками человека по образу Своему, – богозданное подобие (Себя), – союз вещественного и невещественного, свидетельство многоразличной премудрости Своей, сей малый в великом мире мир, по гласу богословному Но славе сего завидует зависти отец. Подползает развратитель, преобразившись в образ змии, наушничает и запинает его, обольстив надеждою божества, и, отдалив от Бога, уводит пленным и порабощает – увы! – создание царское и властвует над образом Божиим, лукавейший!
Но не презрел в конец естеством Благий. Что же творит? Но чего только не творит?.. Чудодействует прежде закона, великотворит в законе, хотя возвысить долустремящегося и долемудрствующего. Наконец, приклонив небеса, сходит, все падшее естество восприемлет от Девы Богоотроковицы, и рождается из нее без отца во времени, яко Младенец (которому в минувший праздник в Вифлееме, в вертепе и яслях восслав со Ангелами славословие, мы раболепно поклонялись с пастырями и волхвами, воздав Ему служение как Богу), потом растет мудростью и возрастом, и все проходит и переносит человеколеп-но, уловляя тем и посрамляя запинателя, а отчуждившегося усвояя Себе.
Бывши же лет яко тридесяти, приходит на Иордан ко Иоанну. Ходяй на крилу ветреню[252], горе яко Бог, в сей
Φήμη – молва (по преимуществу добрая), слава, величание, титул.
В синодальном переводе:
