изогнутом стяге.
корабли уносили тебя,
рисунок из кружев твоих ресниц,
которыми ты разглаживала
мятые щёки ветра,
впялились мне
в глаза с остротой спиц,
вязавших море из фетра.
горбы полудиких, исковерканных волн,
уносили тебя прочь,
брызгая на кожу и рот.
и как смогли уговорить тебя всего в одну ночь
оставить жемчужный бело-болезненный лёд,
когда путь так отвратительно солон?
17.09.2008 г.
Четверик
пришвартовалось ниже к домам близорукое небо,
наблюдая движение человеческих косточек,
вместо Гелии меня обозвало Глебом,
понаставило вечером звёздных точек.
небо, наблюдая движение человеческих косточек,
прислонило ближе к поверхности свой голубой глаз.
для неба люди – всего лишь чёрточки,
вспыхивающие и гаснущие за раз.
вместо Гелии меня обозвало Глебом,
потянуло за подбородок, в морду дождём плюнуло,
обмакнуло в лужу, как мякиш хлеба —
никогда не чувствовала себя так мало, так глупо.
понаставило вечером звёздных точек,
координаты светил задрало вымпелом.
на прозрачных качелях оттянутых мочек
я к небу прямо в сердце вылетела.
22.10.2008 г.
.
Чёрный
на лице снова похороны;
а в огонь (эпохальный!) льют и льют чёрную жидкость
потухших стихотворений,
в переизбытке её черноты подвожу тёмно глаза,
чтобы красота моя
не ходила на убыль и в сторону
от моего лицевого щита.
на лице по-прежнему похороны.
наёмницы-плакальщицы безнаказанно
опорожняют глаза литрами,
разрывают нехрупкие прутики в
клеткообразной и образной груди,
чтобы освободить
килограммовосотенный птицу-крик.
им же больно!
встань на цыпочки, эти крошечные чернявые точки
не видят за собой гроба.
ночной горшок безотходного неба
опорожняется нам на головы,
а мы радостно спим и смеёмся,
не разжимая склеенной челюсти,
веря, что самые противные дожди
выгуливаются именно по ночам.
мы откровенно удивляемся,
поднимаем нарисованные брови,
с нас сыплется штукатурка,
а нос, как канализация, забит;
искоса окна домов следят
за нашей походкой,
за мелкотой жестов, за цветами шкур,
которые
