можете это доказать? – живо перебил Аким Ксенофонтович.
– Можно попробовать. На калькуляторе, – сказал Суровцев. – Используя теорию вероятностей.
– Тогда еще один вопросик, Иван Васильевич. Тобор просмотрел блок «Середина XX века», который я вам передал перед испытаниями?
Суровцев опустил голову, чувствуя как лицо его запылало. У старика память лучше, чем у любого запоминающего устройства, – подумал он. – Но Тобору-то зачем забивать голову всякой чепухой? Ведь память белкового хоть и огромна, но небезгранична. Хватит него и этой глупой выдумки с древнегреческими Олимпиадами…»
– Не успел я, Аким Ксенофонтович, – проговорил он. – Вы же знаете, какая у всех, в то числе и у Тобора была в последние дни сумасшедшая запарка…
Он ожидал сурового разноса, хотя, честно говоря, и не понимал, какое отношение имеют старинные документальные ленты о событиях давно канувших в Лету, к нынешним неожиданностям в поведении Тобора.
Однако директор ИСС, посмотрев на Тобора, совершающего очередной прыжок, неожиданно прошептал:
– Молодчина!
Между тем Тобор, пользуясь новой тактикой, почти преодолел метеоритную полосу: ему оставалось сделать всего три-четыре прыжка. Однако с каждым прыжком движения Тобора замедлялись.
Суровцев не один год занимался «воспитанием», совершенствованием сложнейшей белковой системы, именуемой Тобором. Преподносил ему все новые дозы информации, учил решать разнообразные задачи. Не раз Иван наблюдал институтское детище и в «полевых» условиях, сопровождая Тобора и на учебные полигоны Зеленого городка, и в дальних поисках, которые проводились на Марсе и Венере. И никогда не переставал он любоваться своеобразной грацией движений Тобора, никогда не мог привыкнуть к этому захватывающему зрелищу – Тобор в прыжке.
Оттолкнувшись всеми могучими щупальцами враз и вытянув их в полете вдоль тела, Тобор вонзался в воздух, подобный живой торпеде.
И сейчас, глядя на экран, Суровцев вспомнил приезжего скульптора, который провел в Зеленом городке несколько месяцев. Из всего, чем занимаются ученые Зеленого, скульптор больше всего восхищался Тобором и говорил, что непременно создаст его скульптуру для Марсианской выставки «Род человеческий».
Еще прыжок…
Жаль, нет в сферозале скульптора, – подумал Суровцев, вытирая взмокший лоб.
Тобор и теперь прыгнул по всем правилам тонкой и сложной легкоатлетической науки – под углом в сорок пять градусов, чтобы пролететь максимально большой отрезок, тем самым оставляя позади метеоритную полосу. Уже в полете он сумел увернуться от раскаленного болида – на обзорном экране этот увесистый обломок оставил прерывистый тающий след.
Люди в зале задвигались, зашумели, как бывает всегда после длительного напряжения.
– Хорошо прыгает Тобор! – заметил кто-то.
– Хорошо-то хорошо, да уж медленно больно, – сказал Коновницын. – Под конец мне стало казаться, что это замедленная съемка…
– Ну
