нечто слабое, слегка теплившееся. Отголосок того, что бушевало бы пламенем в сознании человека, но едва докатывало до него, облачённого в камень. Как шум прибоя, доносившийся из-за далёких скал.
– Я подавляю мятежи, – выдавливал Ярхо медленно, и каждое его слово рокотало. – А ты здесь напиваешься до полусмерти.
Брат оглушённо колыхнулся в хватке. Будь он трезв, легко бы вырвался – Ярхо даже не до конца сжал пальцы на рубахе.
Отдавать приказы воинам было не в пример легче, чем объяснять Сармату, какой же он испугавшийся Хьялмы дурень. Толку защищать подходы к Матерь-горе, если в ней – чудовище, день ото дня слабеющее от безвылазного сидения и страха?
Ярхо сделал движение – не удар даже, а резкий щелчок по лицу, в четверть силы. Сармат задохнулся и, словно подломленный, рухнул в кресло.
Брат согнулся вдвое, помедлил. Он поднёс к носу пальцы, и те тут же окрасились алым; кровь струйками потекла на короткую бороду, закапала на каменный пол. Сармат поднял несколько отрезвевший взгляд.
– Спасибо. – Он встал на ноги.
Сармат утирал рукавом окровавленное лицо. Когда он уходил, то даже не заметил по-прежнему согбенную фигуру своей жены, кажется, и дышащей через раз. Это Ярхо скользнул по ней тяжёлым взглядом – увидел, что крылья носа трепыхались, как у зверя, пытавшегося взять след, и что её щёки были синюшно-бледными, точно у покойницы.
Серебряная пряха II
Ночи в Матерь-горе были длинными, и тем же полнолунием, под утро, Рацлава снова играла Сармату. В другом чертоге, поменьше, с потухшим очагом. Было так холодно, что драконья жена куталась в шерстяную шаль. Сармат снова сидел в кресле, и был совершенно трезв. В их вторую встречу он мимоходом пожаловался Рацлаве, что у него болит голова – неудивительно, после удара Ярхо и выпитого вина. Сармат слушал её молча, не перебивая, и Рацлава чувствовала, что на сегодня он своё отшумел. Она плела песню уверенно и важно, точно опытный рулевой, идущий по знакомым водам.
А мысли беспорядочно свивались в голове: о чём Сармат и Ярхо говорили при ней, а о чём – наедине? «Когда придёт наш с тобой любимый родич», – вот что бросил Сармат брату, и эхо каждого слова полыхало внутри.
Музыка, которую она ткала, поползла к завершению.
– Я был отвратительно груб с тобой, – заметил Сармат приглушённо, сквозь ладони. Рацлава даже не ответила – был и был, что теперь. – Извини.
Повисла тишина, которую явно предоставлялось нарушить драконьей жене. Рацлава была новичком в подобных играх, но понимала, что ей нельзя было и не простить Сармата, и простить его чересчур великодушно. Что тут ответишь?
– Как твоя головная боль, господин?
– Мне легче. – Голос стал звонче: Сармат убрал руки от лица. – Благодарю.
Конечно, он благодарил не за вопрос, а за музыку, и Рацлава повела подбородком – пожалуйста, дескать. Видно, ему нравилось, хотя Рацлава и оставила всякие попытки выткать из Сармата хотя бы звук.
– Ты
