себя, буквально, на кромке бездны, плыву, не двигаясь, я во власти этой воды, которую больше вижу, слышу, чем понимаю. Её «содержание» в её языке, это не поэт Пастернак, это омут выплёскивает, строка за строкою, свою бездонную речь, я успеваю омут поэзии, поглощающий меня, её маленького мальчика, это не просто масса слов, это пространство, в котором нет верха и низа, правой стороны и левой, до и после, моё и чужое, я и не я, здесь «над лицом» не означает одно над другим, но, скорее, одно в другом, одно без другого никак. Перестаю наблюдать. Исчезаю. Становлюсь самим наблюдением. Хорошо. Легко. Не привычно так вот отсутствовать, присутствуя во всём. Я не могу пересказать своими словами этот «омут слов», в котором очутился. Заворожённость объяла меня. Помогла мне, пусть только на мгновение, узнать что-то важное о мире, о том, как всё устроено – где – в мире, во мне самом? – да, именно во во мне самом, во вне самом, во вне сомом…
Кто ведёт или кто ведает строки этого стихотворения – поэт Пастернак? Нет, он будто бы доверил создать текст – кому? – «им», скрытым ипостасям мироздания, которые : «Оглушены. Не слышат. Далеки». Со всех сторон света, с какой-то неведомой высоты спускается в моё восприятие текст, снабжённый языком, на котором я не говорю, не говорит сам автор, это язык, если и авторский, то словно «перевод с небесного на человеческий», со всем набором условностей, неточностей, недомолвок, невнятностей… Лазурь, река, ветер, день – уподоблены человекам: «пышет», «ползёт», «хмелеет», «пачкает», «треплет» – но это не полное, не натуральное «очеловечевание», это «игра в человеков», так же как, например, актёры на театральных подмостках, играют спектакль, прекрасные актёры, талантливо вжившиеся в роли, уподобляются реальным героям, но зрители получают мощнейший заряд для расширения застоявшегося в буднях реальности воображения – вовсе не от схожести актёров с реальными прототипами, но от исполненного актёрами правдоподобия, от правдивого вымысла (!) который и называется Искусством! Искусство речи, в частности, искусство поэтической речи демонстрирует Пастернак в этом маленьком стихотворении-переводе с «ихнего на наш». Талант или дар слова, здесь и всегда, проявляется именно в том, насколько художник слова овладел искусством правдивого вымысла – в каком объёме преподнёс читателю вымысел, использующий правду не ради неё, но ради истины. Если брать за правду – то что есть, а за истину – то что есть, плюс ещё что-то или плюс то, что могло бы быть…
Искусство поэзии, в отличие от ремесла стишков, передаёт нам истинное, то есть приправленное вымыслом, бытование, а не привычную глазу, уху и брюху «правду-матку» или «голую действительность, не прикрытую даже фиговым листком достоверности».
Человек искусства, в частности, поэт, а не производитель стишков предлагает нам свою «письменную попытку или кальку» перевода состояния реального, божественного мира на уровень мира человеческого. Как будто бы поэт вознамеривается сказать людям, прикованным цепями в знаменитой пещере Платона о невероятно объёмных, подвижных многомерных объектах реального мира, от которых люди, прикованные цепями «содержательной ясности» к стенам собственных возможностей, видят лишь тени, какие-то глупые движущиеся тени, никому не нужные тени,
