хватило сил, чтобы это прошептать перед тем, как, забыв обо всех мерах предосторожности и собственных подругах, исчезнуть прямо из клуба прочь ото всех и, в особенности, от него.
Уже через секунду я стояла, привалившись спиной к кирпичной кладке дома, в паре кварталов от клуба. И я действительно ненавидела. Ненавидела себя за те чувства, которые к нему испытывала.
Звуки вокруг все еще казались какими-то отдаленными, будто меня отрезало от окружающего мира и накрыло стеклянным колпаком. Я глотала воздух и проглотила слезы, стараясь сдержать их в себе изо всех сил. Услышала встревоженную речь на японском, но прохожие всего лишь предполагали, что девушке стало плохо. Никто ничего не заметил. Хоть в чем-то мне, блин, повезло!
Каким-то чудом я заставила себя посмотреть на них и вытянуть перед собой кулак с оттопыренным большим пальцем. Фальшивая улыбка далась мне еще хуже, но я была рада, что мое лицо скрывает маска. Рада как никогда.
А потом я резко оторвалась от стены и наугад заспешила быстрым шагом оттуда, чтобы убраться подальше. В голове все было как в тумане. Позже, когда начала подмерзать, я вспомнила и про пиджак, и про оставленные в нем вещи.
«Подумаешь, заберу завтра! Всего-то делов!» – гордо думала я, одной рукой все-таки развязывая блузку на животе, а потом обхватывая себя поперек туловища.
Я просто шла куда глаза глядят, мимо зданий со светящимися вывесками и гигантскими рекламными мониторами, постерами юношей и девушек поп-айдолов и толп гуляющих людей в костюмах.
Шла, пока не оказалась на перекрестке в окружении возвышающихся надо мной торговых центров. Хотя смотрелись они скорее как часть единого огромного организма, где одно здание словно перетекало в другое. И посреди машин и людей я увидела все еще почти зеленый сквер на противоположной стороне дороги. Что-то кольнуло меня, и больше не осталось холода.
Я медленно ступала по пешеходной площади, подходя все ближе и ближе. Минуя парочки и компании, расположившиеся в сквере на железных скамейках, больше похожих на парапеты.
Так и есть. Это он. Ведь мы же на Сибуя.
Постамент не слишком высокий, и грудь бронзового животного находится где-то на уровне моих глаз. Памятник целеустремленно смотрит вдаль поверх моей головы. Пес все еще ждет своего хозяина, как и много лет назад.
Вдруг закусываю губу, и мне снова становится холодно. Хочется укутаться во что-то теплое и согреться. Вспомнить полузабытое тепло.
Эй, Хати… Скажи, это трудно – быть верным, когда ты знаешь, что дорогой тебе человек не сможет быть с тобой никогда? Какого это – ждать? Упрямо ждать, даже если это кажется бесполезным?
Конечно, Хатико, тот самый верный пес, не может ответить. И даже подать голос лаем. Но оказывается, что во мне где-то глубоко все еще живет наивность. Потому что мне мерещится, что в ответ на свой вопрос я слышу какой-то гул в голове.
Грустно ухмыляюсь во все лицо. А щеки начинают гореть. Статую нельзя трогать руками, но мне теперь
