к ним.
– Раз хочешь, пошли, – согласилась Полина.
– Не бери его, мама, – шепнула Зина на ухо матери. – Идти далеко. Пусть с нами живёт, сам же хотел.
Полина посмотрела на Сашку, а тот уже натянул на ногу ботиночек; тогда она махнула рукой и стала накладывать в мешок картошку. Сашка спросил:
– Мы бабе и хлеба отнесём?
– Конечно, – улыбнулась Полина.
– А мы по дороге или по линии пойдём? – не отступал Сашка.
– Отвяжись, худая жисть! – отмахнулась Полина.
Сборы закончились. За дверь выкатился тепло укутанный малыш, следом Полина Семёновна. Холод, что был ночью, отступил, заметно потеплело. Утоптанный снег подтаял, ноги скользили, и малыш часто падал.
– И что, – Полина посмотрела на Сашку, – идти не можешь? Горюшко моё.
Взяв мешок в руку, она подставила малышу спину и, кряхтя, потащилась к насыпи, надеясь, что по шпалам идти будет полегче. Мимо тянулись массивы леса. Стало темнеть. Над горизонтом появились звёзды.
– Идти нам ещё далеко? – спросил Сашка. – Идём, идём, а домов нет, так и устанем. Давай дров насобираем – вон сколько их.
Полина засмеялась:
– Сам на загривке, а ещё дров хочешь прихватить.
Наконец показались огни домов. Полина остановилась, чтобы перевести дух:
– Скоро дойдём.
Она встряхнулась и пошла быстрей. А Сашка залюбовался яркими огнями, которые сияли и сливались в ярко блестящие полосы.
31
К концу шёл сорок четвёртый год. Война продолжалась, и её тяжесть ощущалась даже в сибирском тылу. Тем более, что голодную жизнь усугублял холод.
– Когда же конец этой войне… – вздохнул Ерёмин, наклоняясь над сапожным столом.
Сидя на скамье, Семён Рязанцев покуривал самосад.
– Не видать конца, – поддержал он, затягиваясь дымом.
– Раньше, – забасил Ерёмин, – к Новому году баба накупит всего, стряпню разведёт, пышек наварит, нажарит, а теперь промочить горло нечем. – Он ловко раскроил кожу и насадил её на колодку.
Семён наблюдал за ним:
– Что шьёшь?
– Тапочки; надо к вечеру сшить, а то со жратвой плохо.
– Со жратвой плохо… Мальчишек в приют надо будет увести, кормить нечем, – высказался Рязанцев. – Своей говорю: давай отведём, нечего морить, там им сытней будет, а она – жалко. Чуток погляжу, а то сам отведу.
– Если лучше не будет, отведи, – согласился Ефим.
Открылась дверь, вошла Василиса, придерживая под руку плачущую Агафью Кирилловну.
– Что стряслось? – спросил, взволнованно привстав, Ефим.
– Ребяток в приют отвела и ревёт, свету белого не видит, – сказала, скинув платок, Василиса.
Агафья Кирилловна села на табурет, закрыв лицо руками.
– Чего ты! – подскочил к ней Семён. – Там им лучше будет!
Агафья
