style="font-size:15px;"> – Около шести футов.
Больной откинулся на подушки, и его тонкий рот растянула удивительно приятная улыбка. Чуть помолчав, он пробормотал томно:
– И я перестал блестеть.
– Вы о чем?
– Я больше не усеян искрами… такими, знаете, красными, белыми, синими, зелеными.
– Конечно нет. Позвать врача?
– Нет-нет. Эти ребята наверняка уже сделали все, что могут.
Голова больного потеряла сходство с черепом. Чувство смягчило его черты, и они сделались похожи на дерзко-аскетичную скульптуру, олицетворяющую человеческое сознание. Тонкие губы слабо улыбались. Потом приоткрылись и задали вопрос:
– Что привело вас сюда?
В голове у Ланарка пронеслось несколько вариантов ответа. Он остановил выбор на самом коротком:
– Драконья кожа.
Больной, казалось, не слышал.
– А вас? – спросил наконец Ланарк.
Больной откашлялся.
– Кристаллическая гипертрофия соединительной ткани. Это медицинский термин. А профаны вроде нас с вами называют это «оцепенение».
– Судорожное оцепенение?
– У меня не было судорог. Но все равно, это наступало разом, как удар.
Он как будто задумался, и Ланарк задремал. Проснулся он от выкрика:
– Вы здесь? Я вам наскучил?
– Я здесь. Пожалуйста, продолжайте.
– Видите ли, я любил человеческий образ и ненавидел то, как люди его низводят, ради временных преимуществ раздувают одни качества и, дабы избавиться от вполне ординарных страданий, подавляют другие. Казалось, меня окружают пиявки, которые используют свою жизненную силу, чтобы красть жизненную силу других, и губки, скрывающие в себе слишком много ртов, и ракообразные, сменившие чувства на доспехи. Я понимал, что достойная человеческая жизнь должна включать в себя дисциплину, и труд, и приключения, и заботу не только о себе. И вот я вступил в армию. Скажите, к какой организации я мог еще примкнуть? Но, хотя я пять раз рисковал жизнью в тылу врага, хотя я запустил программу Кью – тридцать девять, я вытянулся до девяти футов и сделался хрупким, как стекло. Я был способен создать фантастическое давление по вертикальной оси – вверх или вниз, но сломался бы от самого слабого бокового удара. Мы, армейские, знаете ли, иногда ломаемся.
Он подавился негодованием и замолк. Некоторое время он лежал и глубоко дышал, потом вдруг улыбнулся:
– Угадаете, что я сделал?
– Нет.
– Кое-что учудил. Я не стал ждать, пока сломаюсь и яма поглотит меня по частям, – я воззвал к яме. Я попросил о выходе, и яма пришла ко мне, и я погрузился в нее так, как приличествует мужчине.
– Я тоже.
На лице собеседника вновь выразилось негодование. Потом он спросил:
– Сколько нас в этой комнате?
– Только вы и я.
– Хорошо.
