произнесла Рахиль, рассматривая тучку.
– Мама, мне можно будет под дождём побегать? – спросила Дивора.
– Конечно можно, – ответила Рахиль.
Если случалось, что летом шёл дождь, то он был тёплым, и дети часто резвились и играли под ним.
– Дивора, сейчас зайдём в магазин и купим чай, – сказала Рахиль.
– А конфеты купим?
– Купим и конфеты, – ответила Рахиль.
Они вошли в магазин, купили чай с конфетами и пошли к двери. Впереди них шла молодая женщина, Маруся Огончиха, а рядом с ней шёл казак Михаил.
Чернов. Увидев дождь, Маруся остановилась и радостно произнесла:
– Ой! Дождик идёть!
– Маруся, не идёть, а идёт, – поправил её казак.
– Не идёт, а моросить, – взглянув на казака, выпалила Маруся.
Рахиль улыбнулась и пошла с Диворой под дождём, который быстро прекратился.
Старуха поджидала их во дворе дома, где они временно проживали.
– Олеся… – хотела что-то спросить старуха у внучки.
– Прости меня, бабушка, – опустив глаза, тихо произнесла Рахиль.
– За что, Олеся?
– Бабушка, Олеси больше нет. Теперь я – Рахиль. А моя дочь – Дивора.
– Как Рахиль? Что ты говоришь, внучка? Ты не шутишь со мной, Олеся?
– Нет, бабушка, я не шучу, теперь я действительно Рахиль, – ответила внучка.
– Ну что ж, может оно и к лучшему. Говорят, что человек, изменив своё имя, отрезает своё прошлое. У него начинается новая жизнь. Пусть так и будет. Значит, всё так и должно быть, – сказала старуха и, сгорбившись, медленно пошла в домик.
На следующий день на восходе солнца Рахиль шла по улице в дом попа и с упоением смотрела на то, как в каждом доме перед открытыми окнами стояли жители села и молились живому Отцу Небесному. При том мужские голоса сливались с женскими, мелодично переливались с нежными детскими голосками.
– Господи помилуй. Господи помилуй. Господи поми…лу…й, – доносилось до Рахили со всех сторон.
Пело всё село. Сердце Рахили сладостно затрепетало. Она никогда ещё не слышала такого божественного пения, этой чистоты, которую с умилением стремился донести до Отца Небесного каждый сельчанин. Она почувствовала воздух, наполненный духовной гармонией, которая расстилалась над домами, деревьями и поднималась в небо. Здесь всё дышало верой, достатком и привольем, за что сельчане благодарили Отца Небесного. На улице не было видно ни одной живой души: все стояли перед окнами и пели, простирая руки к Отцу Небесному, а тот, кто в это время находился в поле, поворачивался к восходящему солнцу и тоже пел. Рахиль немного устыдилась, ведь и она теперь субботница и тоже должна стоять у окна и петь.
Она шла вдоль улицы, слушала пение и чувствовала, как с двух сторон впивались ей в спину глаза молившихся, провожая её удивлённым и осуждающим взглядом. Рахиль пошла
