удостоверение, которое обычно печаталось на машинке с пометками прибыл, дробь, убыл и две печати. Печать органа выдавшего, то есть отдела кадров или его аналога, и вторая печать от руководителя и структуры, которую он возглавляет. Отмазки типа, паспорт на замене или потерял комсомольский билет не проканают, потому что выглядят подозрительно. Тем более, что за утрату комсомольского билета могут исключить из комсомола, что по факту делает тебя на половину уголовником. Вот так-то.
Следующий момент – это коллективность. К примеру, едет грузовик с бригадой рабочих в кузове – это нормально и только раненный в голову мент полезет к рабочему классу проверять документы. Другой момент, едет полный грузовик добра, а кроме водителя никого нет. Экспедитора нет, сопровождающего нет, рабочих для выгрузки нет. В мое время это бы проканало, но вот в довоенные, вряд ли, потому что обычно транспорта не хватало на все точки и старались решать по несколько задач одновременно. Типа, туда бригаду, а обратно заедешь на склад и привезешь пару бочек «соляры». При этом, на складе нет лишних рабочих грузить эту самую соляру, а значит самовывоз или работы остановятся и по головке тебя за это не погладят. Короче бардак, но в советской системе это самый бардак был весьма и весьма закономерен. И это нужно учитывать. Отхождение от стандарта, сразу же вызовет вопросы и подозрения, а нам этого и даром не нужно.
Сижу вечером на кухне и листаю на «айпаде» документы, образца тридцатых сороковых годов. Документы конечно, дрянь. Бумага качеством ниже плинтуса, записи небрежные, фотографии, если есть, просто «швах». И по сотням книг вспоминаю, что, зная вот эту особенность хронической небрежности в документах, как раз-таки и ловили на этом моменте, немецких шпионов. Они-то дебилы, думали, что чем чище и правильней документ – тем лучше. Ан, нет! Любой, сильно ровный и правильный бланк с размашистыми подписями и красивым почерком, всегда вызывал подозрение, потому что уже на сотой проверке, любой, даже самый тупой мент понимал, что заполняют их глупые конторские обезьяны, которым за красоту почерка зарплаты не добавят не копейки денег. Вот и писали, как курицы лапами. А те редкие девушки, которые писали красиво и каллиграфично сразу же изымались в фонд райкомов и парткомов и к выписке документов обычных людей, никакого отношения не имели. Вот так-то!
Уже на третий день, после осознания надвигающейся катастрофы, я ходил по центральному рынку Мариуполя. Того, старого Мариуполя, и со мной был баул, слегка потрёпанного вида в котором я прятал свои «ништяки»: Двадцать коробок с иголками, двадцать коробок с заколками, двадцать пачек с наклейками детских мультяшных героев и десять пластиковых цветных ларчиков в которых девушки и женщины хранят свои богатства. На внешней стороне ларчиков, рисунки Москвы, Лондона, Парижа и прочих столиц мира. В платке на руке узелок, с образцами товара, всего по одному. Подходил к продавцам на рынке, кто выглядел по богаче, показывал. А когда спрашивали, откуда такая красота, тут же отвечал, брат привез из дальнего плавания. Обычно вопросы пропадали. Хоть за каждую единицу
