будет увидеть в финале. Кроме того нельзя не упомянуть того и что случится с героем, если он своей цели не добьется, и наконец, указать на место и время действия истории. Последнее – по необходимости.
– Немыслимо! – завопил Григорич. – Кто же сможет рассказать идею фильма в двадцать пять слов, ответив на все эти пункты, да еще чтобы кого-то заинтересовать? Мне нужно хотя бы пятьдесят.
На что руководитель школы прислал простенький на первый взгляд логлайн одного из старых американских фильмов, принесшего когда-то многие миллионы в карманы его создателей и до сих пор считавшегося шедевром.
– Вот они смогли, – приписал Кухарук и добавил кучу раздражающих смайлов.
С вялой физиономией Григорич прочитал присланный ему логлайн:
8-летний Кевин, которого случайно забывают родители, отправившись в Париж, остается один в доме, который собираются ограбить два бандита. А Кевин решает дать им отпор.
– Двадцать четыре слова… – застонал Григорич, узнав фильм, который по правде говоря, ненавидел с детства за бездарное подражание Чаплину и Гайдаю. Но при этом он чуть не расплакался от накатившего вдруг осознания, что сценаристика – это не его стезя. Бросив же короткий взгляд на жену, которая с ободряющей улыбкой и верой в мужа, уже несла трехлитровую банку разведенного кофе, понял, что придется работать над логлайном до утра.
– Итак, – произнес сам себе Григорич, сделал глоток и задумался. – С чего же начнем?
Глава 3
Кропотливая работа над логлайном затянулась на долгие часы. Банка с кофе наполовину опустела, а измазанные чернильной краской пальцы, – Григорич по старинке любил черкать бумагу, а не электронный экран, – лихорадочно дрожали от стремительного напора их неутомимого хозяина. Лаконичный же логлайн никак не выходил и выпирал в разные стороны то какой-нибудь яркой метафорой, а то важным фактом, без которого автор считал невозможным донести до зрителя ясное понимание действий персонажа. Стараясь отталкиваться от новой формулировки идеи: обиды, которые мы наносим, постепенно сокращают жизнь обиженному человеку, а значит все мы – убийцы и должны расплатиться за это, Григорич призадумался. Идти по легкому пути и придумывать типичного уголовника или маньяка показалось слишком плоским решением. Нужен был иной архетип и Григорич, который все более проецировал героя на себя, подумал, что это вполне мог быть и преподаватель-самодур, который в силу своей деятельности довольно часто обижает людей, простите, студентов. В памяти всплывали разные истории, особенно экзаменационные, когда некоторых мучеников чуть ли не выносили из аудитории после часовых издевательств. Многие из тех, кому не удавалось договориться с неподкупным тираном, до сих пор особо люто ненавидят Григорича. Однако он не испытывал в отношении подобных неучей каких-либо угрызений и не считал себя убийцей – этаким Григоричем-истребителем невежд. Нельзя же, в конце концов, обижаться на
