кожу на шее. Глаза горели огнем от слез, а боль через край лилась из меня.
– Ты – псих! – выдавливаю из себя и начинаю отходить. Он же надвигается на меня с жуткой улыбкой.
– Нет, это ты – двинутая. Разве нормальная баба заводится от боли?
Я испуганно уставилась на него, бледнея, а он довольно усмехнулся.
– Думаешь, я не замечаю, как ты течешь подо мной, стоит только начать драть тебя, как суку?
Прячу глаза, мотаю головой, а слезы стыда и унижения текут по щекам. Именно в этот момент понимаю, что он прав. Я не знаю, когда это случилось, но боль стала граничить с удовольствием. Слишком много насилия, унижения, страха. Это ломает, уродует настолько, что ты уже не понимаешь, что есть хорошо, а что – плохо. Не понимаешь, где ты, а где взращенное на подчинении существо. Существо, пытающееся выжить в аду любыми путями. Умеющее терпеть, умеющее молчать, выполнять все, что скажут. Умеющее даже получать грязное удовольствие от боли и возбуждающееся от нее. Но в тот вечер оно было не в силах остановить меня, ту меня, которая еще сохранила хоть какое-то самоуважение. Однако, при этом злорадно посмеивалось: вот, дескать, молодец, показала себя и чего добилась? А если бы слушала голос своей изворотливой сущности, отделалась бы малой кровью. Но меня эти мысли доводили лишь до очередной истерики пониманием, что я схожу с ума, что я сломана и больше никогда не стану прежней, что я больна, душевно больна.
– Пожалуйста, оставь меня… – рыдая, умоляя, когда Маркус прижимается ко мне, и я чувствую его вставший на мои слезы член.
Извращенец чертов! Его заводит моя боль, он ловит кайф от нее. Если бы можно было, он бы вместо еды ей питался, а моими слезами запивал. Поэтому ему плевать на униженные просьбы. Горячие руки забираются под домашнее платье и сжимают ягодицы. Я дергаюсь, пытаясь высвободиться, хотя понимаю, что все равно проиграю и все же в последней попытке, произношу:
– Я не хочу!
– Захочешь, – обещает он мне, а после добавляет похабно. – А не захочешь, заставлю, так тебе ведь еще больше по вкусу?!
Маркус мнет мою задницу, а меня наизнанку выворачивает. Со всей силы бью его по лицу, так, что в руке отдает болью. Мы замираем, смотрю в ужасе на красный отпечаток своей ладони на его щеке и понимаю, что мне конец. Но Беркет вдруг сквозь зубы цедит:
– Пошла вон отсюда! Быстро, шевели ногами, пока я не убил тебя прямо здесь, сука!
Я сглатываю, дрожу, как собачонка. Делаю неуверенный шаг, не отрывая боязливого взгляда от едва сдерживающего ярость мужа, а потом пружина какая-то словно лопается, и я срываюсь с места, бегу, но, не сделав и пары шагов, чувствую дикую боль в затылке. Сильная рука тянет меня за волосы назад. Крик срывается с губ, замираю, чтобы уменьшить болезненные ощущения, а сердце, обезумев, птицей трепещется в груди, меня колотит, слезы льют по щекам. Паника растет и растет, заставляя едва ли не выть от ужаса.
– Эни, Эни…, – добродушно цокает чудовище, не выпуская моих волос из цепких пальцев.
