она начнёт расспрашивать, волноваться, а я больше всего не хочу видеть её страх. Страх у меня ассоциировался с другими вещами, с другими людьми, но только не с ней.
Камера моя работала, стоит лишь заменить дисплей. Перед тем, как её бросить, блондин, чьё имя я так и не узнал, стёр все последние фото, благо я сам удаляю последние снимки, иначе он бы увидел фотографии Келли у её дома или как она с ним сидит на футбольной площадке. Тогда живым я бы точно не выбрался.
Но самая тяжёлая часть дня ждала меня впереди. Вечером у меня была встреча с психологом. Он должен был прийти к нам на ужин, поэтому мама так старалась. Всегда прихорашивалась и драила дом перед его приходом.
***
Много кто говорил, что я часто бываю отстранённым или неразговорчивым. Кто-то говорил мне, что не знай меня, можно подумать, будто я вовсе языка не имею. Бывало, я уходил в себя, смотрел куда-то вдаль или молчаливо перебирал пальцами край футболки. А всё потому, что я всегда слишком много думал, совсем не о тех вещах, о которых следовало бы думать человеку моего возраста. Я вспоминал ненужные диалоги, я вспоминал ненужные картинки, что так напугали меня в детстве, я думал о будущем, о том, есть ли оно у меня. Слишком много мыслей, что перебивают все шумы вокруг, поэтому интересным собеседником я был только тогда, когда сам с собой разговаривал. В таких монологах я знал, что меня никто не осудит, не скажет, что я какой-то неправильный или что мои мысли не подходят под стандарты. Я мог быть собой только со своим отражением в зеркале или на экране камеры. Я часто рассуждал о людях, о том какова на самом деле человеческая натура, о том, чего вообще заслуживает человечество и заслуживает ли оно хоть чего-то.
И даже сидя за столом, я смотрел на мистера Треволса, как он уплетает мамин ужин, и думал о том, как он меня ненавидит. Наверняка его раздражала моя молчаливость, для психолога это самое ужасное, когда пациент отказывается раскрывать рот. Приходится играть в гляделки и ждать. Только ждать… Но я не собирался рассказывать ему о том, что он так хотел услышать. На главные вопросы я отвечал: помогают ли мне таблетки, брожу ли я во сне, как сплю, мучают ли меня кошмары или есть ли у меня какие-нибудь фобии. На счёт фобий я мог соврать, к примеру, говорил, что не боюсь темноты или лгал, что одиночество для меня ничего не значит. Но, думаю, он мне не верил, или же у него всегда был такой подозревающий взгляд. Сегодня он откроет новую ветвь разговора. Я был уверен, что он начнёт спрашивать меня о моих побоях, на которые папа постоянно грустно глядел.
– Откуда у тебя синяки? – спросил мистер Трэволс. Его прямолинейность выдавала в нём не очень хорошего специалиста. Он был больше похож на друга семьи, которого попросили со мной поговорить.
– Подрался.
– С кем?
– В школе.
– Ты не ладишь с одноклассниками? – я пожал плечами. Стоит мне сказать что-то, и он расскажет всё моим родителям, наплевав
