деду, затем опустил свои красивые бархатистые глаза и посмотрел на деда уже без всякой улыбки.
Через две недели деда арестовали.
Глава пятая. Голова змеи
Голиаф носит галифе
Ночью на лестнице послышались шаги, и в дверь позвонили.
Позвонили с сильным нажимом кнопки и не два, не три, а ровно четыре раза. Собственно, звонки никто не считал, и точными данными об их количестве обладал лишь я один, пребывавший в том возрасте, когда мне ужасно, непреодолимо хотелось решительно все сосчитать и все прочесть (составить из букв слова), и прежде всего этикетки, обложки книг и вывески на улице.
В обложках и вывесках взрослыми чаще всего допускались ошибки. К примеру, БИЗЕ было неправильно написанным пирожным БЕЗЕ. МАРС – хорошо мне известным именем МАРКС, лишенным одной буковки.
Взрослые, по-видимому, не знали, что ИНДЕЙКА – это та же ИНДИАНКА, только для разнообразия немного иначе написанная. Не знали, что в ФИЛИ из рыбы делают ФИЛЕ, благо и Москва-река рядом. Неведомо им было и то, что ГОЛИАФ – тот, кто носит ГАЛИФЕ, и что ОПТИКА – это неправильно написанная АПТЕКА.
Я это, конечно же, сразу замечал и, гордясь своей грамотностью, сулившей мне участь первого ученика школы, указывал на ошибку матери или отцу – в зависимости от того, кто из них вел меня за руку.
Но они не спешили меня похвалить за мою искушенную наблюдательность и лишь таинственно и непроницаемо улыбались, сопровождая свою улыбку обманчивым обещанием такого рода, что я, мол, вырасту и узнаю.
– Вырастешь и все узнаешь, – говорили они, поддразнивая меня этой фразой, и кто-нибудь непременно добавлял: – Впрочем, все знать нельзя. Да оно и лучше – чего-нибудь не знать. Спокойнее.
– А долго мне еще расти?
– Пока не станешь большим.
– Как папа?
– И как папа, и как дядя Валентин, и как дядя Воля, и как дедушка, и как Александр Андреевич Свечин.
– А вы?
– Мы состаримся и станем маленькими, а потом умрем.
Я не возражал, поскольку чувствовал, что они сами себе не очень-то верят, поскольку по условиям времени, наших тридцатых годов, смерть или куда-то спрятана, словно ненужная вещь – проржавевший каркас старого абажура – на чердак, или ее вообще нет.
Не верят, полагаясь на мое детское неверие, надеются, что не умрут, и ждут от меня поддержки в этой надежде. Поэтому я считал своим долгом все-таки учтиво возразить:
– Нет, вы не умрете, и папа, и дядя Валентин, и дядя Воля… – Я мысленно прикидывал, кто из перечисленных ниже ростом, чтобы мне меньше оставалось до них расти.
– Ну спасибо, ты добрый мальчик… Скоро сам станешь большим. – Разговор становился для них скучным.
– И тогда я?.. Узнаю?..
– Узнаешь, милый. Конечно, узнаешь.
С этим я хоть и недоверчиво, но все-таки соглашался. Но что именно я должен
