расслышал гораздо лучше, чем предшествующие имена.
– Ах, еще и дядя Адольф тут имеется. Мило, мило… Между прочим, в Германии есть один такой Адольф. Правда, во многом неудачник… Но в чем-то, надо признать, подает надежды.
– Немецкие социалисты – наши братья по классу… и дух интернационализма к тому же… Вы не согласны? – спросил дед, оставляя за помощником следователя право не соглашаться и в то же время внушая, что согласиться – ему же спокойнее.
– Как можно! Согласен, конечно! Любопытно, а дядю Адольфа крестили?
– Под именем Андрей. Почему вас это интересует? Он родился задолго до революции. Тогда все были крещеные.
– А какого числа этот дядя родился?
– По странному совпадению двадцатого апреля.
– Вот как! А подарки по случаю дня рождения он из дружественной Германии от своего тезки не получает?
– Интересный вопрос! – воскликнул дед, удивляясь тому, что вопрос вопреки его ожиданиям оказался таким интересным. – Но должен вас разочаровать. Не получает.
– Жаль, жаль… Приятно было бы получить…
Дед поспешил заверить, что не стоит жалеть моего дядю Адольфа, поскольку тот не лишен иного рода приятности:
– Зато он в свое время получал подарки от товарища Фрунзе, с которым одно время служил. Они вместе устанавливали советскую власть в Средней Азии.
– Почетно. Ну а вас в таком случае кто одаривал?
– Не будет ли с моей стороны нескромным…
– Не стесняйтесь…
– И все-таки, знаете ли, как-то неловко…
– А вы без церемоний. Это же еще не допрос…
Дед помолчал, словно на это у него было особое право, и после этого произнес:
– Меня одарил своим драгоценным вниманием товарищ Сталин. К юбилею прислал подарок.
У помощника следователя что-то камнем легло на грудь.
– Вы лично знакомы? – спросил он хрипло и надсадно прокашлялся, чтобы прочистить горло.
– Лично знаком, – с удовольствием повторил за ним дед, удивляясь, как сказанное им соответствует тому, о чем он сам лишь подумал.
– Как же это так?
– А вот так. Не раз имел честь беседовать по вопросам военной стратегии. Однако я, кажется…
– Что такое? – участливо осведомился помощник следователя.
Дед внезапно спохватился, что этот разговор далеко увел его от насущных забот о здоровье своих близких, томящихся без сна в соседней комнате, и воскликнул:
– Ах, боже мой… такой поздний час, а они не спят. Завтра будут страдать от своих мигреней. У каждой из них ведь своя мигрень: у одной раскалывается лоб, у другой разламывается затылок. Скажи им, чтобы сейчас же ложились, – обратился он ко мне. – Пусть, в конце концов, примут снотворное. Сегодня им не возбраняется.
– Они меня не послушают, – хныкнул я.
– Что мне – записку им написать? Можно мне написать записку? – спросил
