Во всяком случае, та же тетя Юлия, после мытья головы восседая на кухне с большой расческой, распуская свои непокорные рыжие власы и подбирая шлейф халата, чтобы никто в нем не запутался и не споткнулся, однажды изрекла: «Все мы, однако, не без недостатков. Все – без исключений».
Изрекла, конечно же, метя в деда, коего мы превозносили именно за исключительность его неоспоримых достоинств. В кого же еще ей метить, если они с ним были в контрах и тетя Юлия любила, округлив глаза, повторять, что дед ее вечно удивляет, неприятно поражает и, как она выражалась, фраппирует.
Но, как ни странно, дед впоследствии, когда он уже освободился и вернулся домой, на улицу Грановского, с тетей Юлией как-то слишком легко согласился: «Ну вот, ты как всегда права. Трудовые будни меня исправили и перевоспитали. “В трех кровях купано. В трех щелоках варено. Чище мы чистого”, как сказано у одной писательницы, близкой к народу. Так что смело принимайте… перевоспитанного».
Но что, пожалуй, самое странное, дед без всяких иронических кавычек признал размах социалистического созидания и даже рисовал нам некие грандиозные панорамы.
Рисовал, явно всего недоговаривая и утаивая некий секрет, открывшийся ему, но скрытый от нас, коим не удалось в трех кровях искупаться, в трех щелоках вывариться, побывать, испытать, участвовать и самим почувствовать.
Во взлохмаченной голове деда явно рождалась божественная Венера – его будущая концепция. Нашлись и единомышленники из числа его близких друзей, и произошло слияния мнений… но об этом я расскажу чуть позже.
А сейчас завершу картину под названием «Не ждали». Итак, со всей очевидностью обнаружилось, что дед принес с собой некий секрет. Тут уж наш маленький народец впал в полное недоумение, поскольку, по мнению всех, было не исключено, что после лагеря дед вернется хотя и внешне перевоспитанным, научившимся держать язык за зубами, но внутренне обиженным на власть – обожженным, циничным, насмешливым и даже озлобленным. Но этого не случилось. Похоже, дед был благодарен судьбе за то, что в лагере ему пришлось пострадать, но при этом он обогатил свой жизненный опыт.
Впрочем, он писал несколько иначе, поскольку для него, как и для Декарта, жизнь – существование – заключалась в возможности мыслить: «Я обогатил свой мыслительный опыт, расширил умственные горизонты и кое-что понял из того, к чему вряд ли осознанно приблизился бы и прикоснулся, словно к пламени свечи, за стенами кабинета».
Собственно, сравнение со свечой здесь лишнее и отдает некоей вычурностью, не свойственной деду. Повторяю, он терпеть не мог всяких красивостей и вычур, но в данном случае сознательно погрешил против своего вкуса, чтобы задержать наше внимание на этой якобы случайной погрешности и побудить нас к поискам скрытого смысла, замаскированного ею.
– На что-то он здесь намекает, – осторожно предположила тетя Зинаида, любительница всяких ребусов и шарад, а тетя Олимпия, всегда опережавшая сестру в своих догадках, тотчас
