с Рожиным покинули лавку Сахарова. Но когда они вышли за гостиный двор, их нагнал мальчонка лет десяти и вцепился Мурзинцеву в подол кафтана.
– Чего тебе, отрок? – спросил сотник. – Кто таков?
– Матвей я, Залепин, – тяжело дыша от бега, ответил парнишка. – У купца Сахарова в посыльных числюсь. Наврал он вам, слышал я, как он с вогулами торговался. Дядя, ты ж от тобольского воеводы? Накажи его, а?
– Вот те на! – удивился Рожин. – Что ж ты своего благодетеля под суму подводишь?
– Благодетель, как же! Он не только ясачный люд обирает, но и православного в голь пустит, только б себе мошну набить. Да и дерется по любому пустяку! – парнишка засопел, вспомнив пережитые обиды.
– Я этим купчишкой на обратном пути займусь плотно, – сказал Мурзинцев толмачу, а у парнишки спросил: – Так что он вогулам продал?
– Медный казан, самоловы, два ножа добрых – то правда, но остальное соврал. Табак он им не торговал, зато продал полпуда свинца и порох. Полный казан пороху.
Мурзинцев в сердцах плюнул, порывисто развернулся сию минуту к Сахарову идти, но Рожин его за плечо ухватил.
– Никуда он не денется, а нам теперь об другом печься надобно. Вогулы-то у нас при ружьях получаются.
Сотник глубоко вздохнул, успокаиваясь, Рожину кивнул, дескать, прав ты, повернулся к пареньку.
– Молодец, Залепин Матвей. От Тобольского приказа тебе благодарность и награда, – с этими словами Мурзинцев пошарил по карманам, из одного выудил копейку, а из другого узелок с кусочком сахара, вручил обрадованному парнишке. – На пост воротись и внимательно слушай, как твой хозяин дела ведет, все запоминай, мы через день-другой воротимся, тогда твоего купчишку и прищучим.
Матвей убежал. Сотник проводил его взглядом, сказал мрачно:
– Знает же, гнида, что ружья и порох продавать иноверцам неможно. Кабы не Медный гусь!.. Ну да ладно, опосля разберемся. А теперь нам, Алексей, выступать без промедления надобно.
Рожин не возражал, хотя погода портилась на глазах. Решили только в храме утреннюю службу отстоять. Что и сделали, после чего навестили стрельца Хочубея попрощаться, наскоро перекусили, споро собрались и отчалили.
Отдав концы, струги медленно, неохотно отвернулись от берега, двинулись неуверенно, на волнах качаясь, поскрипывая, постанывая. Порывы ветра врезались в паруса, словно кувалда в стену, да с разных сторон, так что судна дергались, рыскали. От парусов толку не было, убрали, пошли на веслах.
Самаровский чугас теперь не был похож на уставшего лося, сейчас он казался тяжелой опрокинутой баржей, чьи борта давно прогнили, посерели, речной травой поросли. По верхушкам деревьев у подножия горы, как по воде, бежали волны, и казалось, что баржа-чугас медленно дрейфует по таежному морю
