монархи воевали друг с другом, – продолжал Пушкин. – А теперь со своими народами. Нетрудно догадаться, кто победит. Что слышно про восставших греков?
– Ничего утешительного, – вздохнул Инзов. – У переправы через Прут был бой. Возле местечка Скуляны на неглубоком месте скопились телеги и народу несколько тысяч. Этэристы побросали оружие и кинулись скрываться от турок в толпу. Те стали жарить по беженцам. Народ попрыгал в воду и вплавь до здешнего берега. Тут их прикрыл огонь наших батарей.
– Стыдно должно быть грекам. – Пушкин покусал кончик пера. – Как они мне огадили своей трусостью!
– Пойдемте обедать, – поманил арестанта Инзов. – Ко мне сейчас друг приедет, генерал Сабанеев. Только вы при нем, того, не надо о политике…
– Да я и тут посижу, – пожал плечами поэт.
– Нет, нет, это неловко. Что вы, как в темнице.
Вняв увещеваниям старика, Пушкин явился за столом, был представлен Сабанееву, и, исполняя обещание, сидел как в рот воды набрав. После пары рюмок лафиту генералы совсем забыли о нем и пустились в разговоры. А их шаловливый сотрапезник обмакнул вилку в соус и ну чертить на скатерти профили обоих. У Инзова нос картошкой и волосы торчком. А Сабанеев… Сабанеев ему долго не давался. Это был невысокого роста живой волчок лет за пятьдесят. С умным подвижным лицом без красы. Из-под ершистой вздорности у него проглядывало добродушие, а минутами и затаенная боль.
– Сам посуди, Иван Никитич, – вещал гость, – каким манером идут дела. Нигде не марается столько бумаги, как у нас. Все рапорты да резолюции. Ничто не соображено с возможностями человеческими. Плац, маневры, плац, маневры. А ведь солдата и поберечь надо, война на носу.
Наместник повздыхал.
– Твоя правда. Да что делать?
– Ох, не знаю. – Сабанеев с хрустом разломил куриное крыло и надолго замолчал, отдавая должное искусству «жипунясы» Катерины. – Корпус мой – две дивизии некомплектных. Взглянешь – вздрогнешь. Казармы сырые. Хороших ротных нет. Продовольствия не допросишься. В самый день моего вступления в должность одного бедолагу из егерского полка засекли за украденную индюшку. Ропот повсеместный. Я, что мог, поправил. Но нужны деньги из Петербурга и хоть малое к людям снисхождение.
– Когда у нас о людях думали? – Инзов велел подавать сладкое. – Сколько я прошу вспомоществования для беженцев. Как саранча, скоро весь город съедят. Нет ответа.
– Я тебе расскажу один случай, – Сабанеев с наслаждением вытер губы. – Передай экономке от меня душевное спасибо. Так вот. Стояли мы у Сульца, в восемьсот тринадцатом году. Было там большое озеро, и ввечеру я пошел поглазеть на закат. Едут мимо казаки. «Куда скачете, молодцы?» «Коней купать». И, не замедляя шага, дальше. Топают мои пехотинцы с котелком. «А вам чего не спится?» «Виноваты, ваше высокородие. Каши поели, пить захотелось». И стоят столбом. Так мне горько стало. Может ли быть человек виноват, что ему
