этого она исчезнет навсегда. Перестанет вам звонить и даже, завидев вас, начнет переходить на другую сторону улицы, чтобы вы опять не принялись тянуть ее на йогу. У нее и без йоги полон роток дел: сериал посмотреть, дамский роман почитать, вышить розочку на кофточке и в двадцать пятый раз на неделе вымыть в квартире пол.
Он был некрасив. Воинственно некрасив. Как-то нарочито. Очень высокий, он сильно сутулился, и его руки с огромными кистями некрасиво свисали. Голова тоже была крупной, заросшей иссиня-черным волосом, густым и непокорным. Похоже, что парикмахерскую он посещал от случая к случаю, а может быть, вообще игнорировал: считал это пустым занятием, поскольку волосы теперь уже только густились и кустились, а в длину не росли. Я не могла поверить, что Феликс – родной сын Надежды Валентиновны. Она была хрупкой, светлой и будто бы всегда в дымке: светло-пепельные тонкие волосы, глаза – такого же оттенка и матово-белая кожа в маленьких сухих морщинках. Да, я потом их разглядела. Надежде Валентиновне было пятьдесят пять. Сыну – тридцать три. Он находился в возрасте Иисуса, но как же на него не походил! Антипод. Антихрист.
Я решила, что Феликс – приемный сын Надежды Валентиновны, поскольку невозможно было даже представить, что он есть плоть от ее плоти. Потом я заметила, что он смотрит точно так же, как она: слегка исподлобья и настороженно. И так же, как она, совершенно неповторимо слегка поводит головой при разговоре. И улыбается точь-в-точь, как она.
Я стала думать, что отцом Феликса был наверняка какой-нибудь высокогорный знойный джигит. Потом узнала, что его отчество – Сергеевич. Впрочем, и Сергеи встречаются всякие. Может быть, тот Сергей был не совсем Сергеем, а, например, Серго. А может, Сержем или Серапионтом... Может, у Феликса и фамилия какая-нибудь эдакая... Хотя... Что мне до этого?
Надежда Валентиновна оказалась тяжелой гипертоничкой. Она не успевала выползти из одного криза, как впадала в другой. После того чая с сушками и неспешно-приятного разговора я почему-то посчитала себя обязанной хоть в чем-то помочь ей, печальной затворнице. Странно, право слово! Я всегда старалась жить так, чтобы никому не быть обязанной, а тут вдруг вляпалась. Но тогда я еще даже не подозревала, во что. Тогда я думала, что всего лишь слегка поступилась волчьими принципами. Да. Ради хорошего и очень больного человека. В конце концов, даже волки могут к кому-нибудь привязаться.
Как-то, еще в нежных девушках, я гостила в лесничестве, у деда одной моей тогдашней подруги, с которой нынче, разумеется, расплевалась. Так вот: к этому самому деду волки выходили из леса на тропу, чтобы поздороваться. Это он так нам говорил. Я хорошо помню одного огромного самца, как с картины Виктора Васнецова. Этот волчара запросто выдержал бы на своей спине пару откормленных Иванов-царевичей вместе с царевнами. Он выходил навстречу деду, и они долго-долго смотрели друг другу в глаза. Потом зверь опускал (!) голову и, пятясь, скрывался в кустах. Дед спокойно поворачивался к нему спиной и с выражением
