поднимаемся по узкой металлической лестнице наверх, здесь длинный коридор, светло так, что режет глаза. Сквозь узкие щёлочки я разглядываю папу: на нём прогоревшая куртка, как и у меня, потёртые грязные джинсы и чёрные резиновые сапоги, а у меня жёлтые, заляпанные грязью. Папа заводит меня в первую попавшуюся дверь и закрывает её. В комнате много стеллажей с металлическими ящиками, большие колёса, валы, обломки каких-то деталей. Он включает свет, вытаскивает из угла несколько мешков с ветошью, и мы садимся на них, как на диван, мягкий, сухой. Мне нравится этот запах металла и машинного масла, такой чистый и далёкий от того смрада, что окутывал нас пару минут назад. Переглядываемся и смеёмся.
Безумно хочется пить, горло дерёт, и голова кружится, но усталость сильнее, и я ненадолго засыпаю на плече у папы. И снится мне бабушка, наша веранда, папа сидит за столом, а я пью чай и посасываю медовые соты, аж зубы сводит, но хочется ещё и ещё.
Тусклый свет, не чувствую запахов, в нос что-то вставлено и вталкивает в меня воздух. Слева шипит насос, охает, вздыхает, пищит. Не могу пошевелиться и не хочу. Это моя капсула, и это я, смотрю на себя со стороны и не вижу ничего, кроме белой простыни, накрывающей бледную куклу. Писк монитора усилился, он звучит, как набат, вся капсула напряглась, и по вене полилась новая порция наркотиков. Я очень рада, не хочу видеть себя, не хочу видеть этот мир, эту капсулу.
– Просыпайся, – папа толкает меня в плечо, настойчиво, но в его движениях чувствую любовь и заботу. Он и так дал мне подольше поспать. – Сейчас поедим и пойдём.
Я поднимаюсь с мешков с ветошью, он соорудил для меня кровать, ломит спину, ноги и руки затекли, зато голова прояснилась, выспалась. Поднимаюсь, делаю зарядку, медленно, протягивая каждую мышцу, так приятно, вот бы ещё футболку сменить и джинсы, чувствую себя грязной. Папа раскладывает на столе еду, откуда он её взял? Не выдерживаю, подхожу и хватаю одну зефирку, проглатывая в два укуса. Она сладкая, приторная и бесконечно вкусная. Папа смеётся, грозит пальцем и сам даёт половинку пирожка с яблоками, проглатываю и его, почти не жуя.
Размашистыми движениями заканчиваю разминаться и сажусь за стол, терпеть больше нет мочи. Папа почти ничего не ест, пододвигая ко мне пакет с пирожками, коробку с зефиром, наливая стакан за стаканом клюквенный морс. Я ем и мне всё мало, хочется больше.
– А почему ты не ешь? – спрашиваю его, отодвигая к нему пакетик с пирожками.
– Не хочу, я не голоден. А ты ешь, тебе надо, – быстро, незаметно, отвечает он, пряча глаза. – Ешь, надо всё съесть, идти ещё долго.
– А куда мы идём? Домой? – с надеждой спросила я.
– Нет, здесь нет нашего дома, – вздохнул он. – Здесь нет ничего нашего.
– Не понимаю, – пожала я плечами. – Как это? А мы где находимся?
– Сейчас в метро, в служебных помещениях.
– Это я поняла!! Мы вообще где? Что это за твари такие? Почему мы бежим куда-то? Мы же бежим, да?
– Бежим и будем
