наследница тоже ребенок.
– Не наши дети. Не мы. Мы так не делаем.
– А вот она делает.
– И тебе это все равно! Ты на нее и не смотришь. Не знаешь разве, что про нас говорят?
– Мне это все равно.
– Раньше было не все равно.
– Теперь – да.
Она услышала тишину перед раскатом грома. Услышала, как плющатся пылинки под дождевой каплей, как стонет ветер в холмах. Он набрал воздуху и заговорил так, чтобы добиться ее внимания:
– Раньше ты стояла рядом со мной против всех, помнишь? Гордая охотница со своим луком, сильная, смелая. Когда я говорил, они смотрели на нас. Они меня слушали, а я хотел, чтобы меня слышала ты одна.
Мед, бродящий в кожаном мехе. Пушинки одуванчика на ветру. Пар от погашенного костра. Слова, к которым она когда-то прислушивалась, слова, давшие ему власть. Тогда он был Рокадой, она – Калиндрис, и они не нуждались в словах.
– Ты тоже слушала и кивала, когда кивали они, и веселилась, когда они веселились. А когда я завершал свою речь и все они улыбались, твоя улыбка была шире всех.
Тогда она думала, что ей, кроме его слов, ничего не надо.
– У тебя было много слов, – сказала она.
– Их и теперь достаточно. У меня есть все, кроме гордой охотницы, что когда-то стояла рядом. Куда она делась?
Калиндрис откинула входное полотнище. Занимался холодный рассвет, и везде было тихо. Оглянувшись через плечо, она увидела его глаза, огромные и зеленые, но шрам на ключице никуда не исчез.
– Она полюбила мужчину, молчаливого, доброго. Они убежали вместе и умерли где-то в лесу, бросив тебя и меня, – сказала она и ушла.
– Неправильно. Все не так. – У детеныша прорезываются зубы. – Поговори со мной. Скажи что-нибудь. – Когти тщатся выкопать из земли то, чего нет там. – Перестань. Перестань и скажи. – Кто-то перегрызает себе лапу, попав в силок.
Девочка говорит с землей.
Снова.
Калиндрис, скрестив руки, смотрела, как та ползет по неровной борозде: вдоль берега, в реку, за деревья и обратно к началу. Ругаясь, требуя, жалуясь, бормоча что-то невнятное следу, земле и самой себе.
Девочка вся извозилась в грязи – даже лицо, за которое она хваталась порой, стало грязным. Ее руки месили землю, добиваясь ответа, но земля не желала ей отвечать.
Она хотела, чтобы след все сказал ей, но не прислушивалась к нему. Хотела, чтобы земля подчинилась ей. Она хотела, и говорила, и требовала, но даже не думала слушать.
В точности как отец.
Калиндрис сжала кулаки, сама того не заметив.
– Он сказал, это будет легко, – ныла девочка. – Почему он так… – Она хлопнула себя по лбу, вымазавшись еще сильней. – Знаю! Все дело в тебе. Это ты делаешь что-то не так. Это ты виновата, за это тебя и ненавидят!
Вот она, его наследница. Бьет себя по лбу в грязи.
Бессловесная часть Калиндрис сказала себе, что девочке, которая все время говорит и совсем не умеет слушать, там самое место.
– Это
