к себе!
Полина вежливо попрощалась и вышла.
Весело напевая, она запрыгала по ступенькам на второй этаж. Сделала два шага по коридору и резко остановилась. Даже качнулась назад, словно ее толкнули. У стены стоял Степка, сын поварихи, некрасивый мальчик лет десяти. Он исподлобья смотрел на нее. Смотрел с ненавистью и презрением.
Девочка вспыхнула. Гордо вскинула голову.
– Не смей так глядеть на меня! И не смей сюда подниматься! – Она повелительным жестом указала на лестницу. – Вниз ступай!
Мальчик помедлил, фыркнул и пошел к лестнице.
Ее прекрасное настроение исчезло. Полина едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
Она вошла в свою комнату. Упала в кресло. Задумалась.
Ей вспомнились слова поручика о ненавидящих взглядах солдат. Девочка не сомневалась, что подобные взгляды ранят его так же сильно, как и ее. А он натыкается на них, наверное, каждый день. И как кто-то может смотреть на него с ненавистью! На него, бесстрашного героя!
– Революционеры есть разные, – говорил тем временем профессор Вязмитинов. – Есть такие, кто действительно желает нашей стране поражения. Это предатели. Их надо судить. А есть революционеры-патриоты. И к ним стоит прислушаться. У них много здравых идей. Они хотят сделать Россию демократичной страной, хотят, как справедливо заметила княжна Марина, дать простому народу свободу.
– Не созрел еще наш народ для свободы, – проскрипел фон Ауэ. – Он необразован, груб, завистлив. Обуздывать свои дикие инстинкты не умеет и не хочет…
– Как вы можете так говорить, дядя! – воскликнула Марина. – Вспомните речь Достоевского на открытии памятника Пушкину. Достоевский считал, что у русского народа, с его добротой, совестливостью, жаждой правды, есть великое предназначение – указать истинный путь человечеству.
– Идеализируете вы с Достоевским простолюдинов, княжна, – со вздохом произнес барон. – Вот оно, прекраснодушие русской интеллигенции. Прекраснодушие и незнание настоящей жизни. Это какая-то любовь без взаимности. Интеллигенты превозносят простонародье, в любви к нему объясняются, а оно в ответ их ненавидит. Оно ведь ненавидит не только богатых и дворян, но и просто образованных людей.
– Вот как раз Достоевский идеализировать не мог, – сказал профессор, поправляя пенсне. – За четыре года каторги он узнал народ более чем достаточно.
– Именно на каторге поверил Достоевский в человеколюбие русского народа, – добавила Марина. – Этой верой проникнуты «Записки из Мертвого дома». Не зря Лев Толстой восхищался этим романом.
– И именно после каторги он первым предупредил о лютой ненависти простонародья к дворянам, – подхватил Ауэ, – Однако наше образованное общество, воспитанное на любви к народу, ему не поверило.
Марина больше в разговор не вступала. Было заметно, что она нервничает, что тягостно ей сидеть за столом. Несколько раз она останавливала долгий и внимательный
