обозы с воинским снаряжением».
Василий I ещё осенью сообщил, что послал из Москвы большой обоз с русскими доспехами. Но обоз шёл медленно, и хан чувствовал, как время, отпущенное ему, утекает подобно песку, сочившемуся сквозь пальцы. Тохтамыш протянул руку за кувшином с вином. Он не пил запретного питья всю свою жизнь, но к закату зрелых лет пристрастился к напитку, помогавшему обрести дух праздности, когда заботы и тревоги отягощали душу.
– О, вино, – шептал он, – ты даёшь одно за другим три плода: удовлетворение, опьянение и раскаяние. Такова и вся моя жизнь. Я был горд собой, когда вернул удел предков, а после расширил свои владения. Победа опьянила меня. Мне следовало не ссориться с Тимуром, а выждать, когда он станет немощен и стар. С его сыновьями я управился бы легко, и весь Мавераннахр лёг бы к копытам моего коня. И вот оно – пришло раскаяние, когда ничего нельзя исправить, не поломав того, что возводил долгие годы. Я ещё могу поклониться эмиру Тимуру, нагну спину, чтобы не потерять головы. Но тогда даже ничтожный невольник в моём дворце будет указывать на меня пальцем и говорить: «Вот повелитель, утерявший достоинство!» А такому не бывать!
Тохтамыш качнул головой, сквозь пелену замутнённого взгляда взглянул на роскошь Тронного зала:
– Лучше я потеряю эти стены, этот дворец, но никто не бросит мне в лицо, что Тохтамыш стал труслив, как собака, на которую хозяин замахнулся палкой. Я не боюсь битв, сражений, но, Всевышний, молю – укажи путь и скажи: «Вот твоя дорога, Тохтамыш».
Наутро повелитель Великой Орды принял у себя посла Мавераннахра. Речь Шамеаддина была блистательна, дипломат нанизывал восточные учтивости на искусно сотканную нить из надежд на примирение, согласие, но вплетал в мирную нить и колкие шипы тонких угроз. Речь посла лилась изысканным ручьём, но хан поймал себя на мысли, что она пуста, как гнилой орех. Раздави его, а внутри одна труха. Он оглядел вельмож, которые почтительными рядами стояли по сторонам роскошного ковра. Царедворцы в уважительном молчании сложили руки на животах, их взгляды не выражали ничего. Но, скажи он сейчас, что готов ухватиться за полу извинения и встать на путь повиновения Тимуру, эти взгляды оживут. И он найдёт среди них тех, кто давно желает сближения с Самаркандом и тех, кто возненавидит его за этот шаг. А после он может передумать. Хитрость была заманчива, так и тянуло сыграть задуманную роль, повести себя удручённо. Однако Тохтамыш не пожелал притворяться, но и слова горячности запрятал поглубже, опасаясь, чтобы хитрый посол не разгадал его намерения раньше времени. Ему, как и Тимуру, хотелось выждать, по весне можно было вновь послать гонцов к тронам Египта, Польши и Турции. Он мечтал соединиться с ними и вместе побить непобедимого Тимура. Тохтамыш благосклонно взглянул на дипломата:
– Я с почтением принимаю послание вашего господина. Но я не так красноречив, как вы, уважаемый Шамеаддин, мне нужно время, чтобы отписать достойный ответ. Прошу пока быть гостем в Сарай ал-Джадиде.
С
