также – более холодным и бесчувственным. Злым подобием тех, кем мы были раньше, – так говорили о нас люди. Большинство предпочитало умереть безвозвратно, чем стать перезагруженным «везунчиком».
Охранники приказали салагам сесть. Те подчинились мгновенно, благо успели узнать, что за неповиновение заработают пулю.
После этого конвоиры торопливо ушли, дверь за ними с громким стуком захлопнулась. Даже нашим вооруженным стражам бывало не по себе в присутствии такого скопления рибутов.
Смешки и тычки начались сразу после ухода людей, а я невозмутимо вернулась к своему завтраку. Единственным новичком, который меня интересовал, всегда был лишь мой очередной стажер, но до завтрашнего дня нас в пару не поставят. Девяностым номерам нравилось учить новобранцев уму-разуму чохом. С учетом скорости, с которой мы излечивались, я не видела беды в том, что салаг немного помнут. Пусть закаляются с первой же минуты.
Сегодня девяностые вели себя до странности буйно. Когда я положила в рот последний кусок бекона, шум возрос уже до неприятного уровня. Я бросила поднос в мусорный бак и направилась к выходу.
По белому полу пронеслось что-то яркое и через секунду пискнуло у моих ног. Это был салага, которого прокатили по скользкой плитке, словно детскую игрушку. Я чуть не наступила ему на голову и резко впечатала ботинок в пол.
Из носа новичка текла кровь, под глазом наливался фонарь. Длинные тощие ноги раскинулись на полу, а тонкая белая футболка прилипла к костлявому телу. Он явно недоедал в свою бытность человеком.
У парня были коротко остриженные черные волосы и такие же угольно-черные глаза, в которых растворялись зрачки. Наверное, раньше они были карими. После смерти карие глаза обычно приобретают золотистый оттенок, но мне понравилась эта бездонная чернота. Она напрочь не сочеталась с белизной столовой и блеском глаз остальных рибутов.
Теперь, когда он очутился возле меня, ни один не решился подойти к нему, но кто-то выкрикнул: «Двадцать два!» – и расхохотался.
Двадцать два? Не может быть! Уже несколько лет я не встречала никого ниже сорока. Ну да, в прошлом году была Тридцать семь, но через месяц она умерла.
Я пнула его руку, чтобы взглянуть на штрихкод. Каллум Рейес. Двадцать два.
От удивления брови мои взлетели. До Перезагрузки он оставался мертвым всего двадцать две минуты. По сути, он все еще был человеком. Я снова посмотрела на его лицо и с удивлением увидела, что он улыбается. С чего бы это? Для веселья время не слишком подходящее.
– Привет, – сказал он, приподнявшись на локтях. – Похоже, Двадцать два – это я.
– Это твой номер, – ответила я.
Улыбка его стала еще шире. Мне захотелось сказать ему, чтобы прекратил скалиться.
– Знаю. А у тебя какой?
Я подтянула рукав и повернула руку, чтобы он увидел число: «178». Его глаза расширились, улыбка
