к стволику одиночной, чахлой ивы и… вдруг! На моих глазах, начинает медленно исчезать!
– Словно, под землю уходит! – начинаю тревожиться я, в бинокль.
Вот, скрылись лапы Сфинкса! Вот, исчезло туловище! А, вот – и чёрная холка, скрылась, исчезла тоже! Со всё возрастающим изумлением, я взираю на это «чудо исчезновения», в бинокль…
Потом, опомнившись и усиленно сморгнув, я приникаю к биноклю снова – и вижу перед собой ровную, без единого бугорка, зелёную плоскость «футбольного поля», с единственным стволиком чахлой ивы посередине.
– Где медведь? – недоумевает Труберг.
– Не знаю! – отвечаю я, – Не вижу.
– Он что, убежал?
– Нет! – категорично качаю я головой.
Что вправо, что влево от дерева, под которым растворился медведь – на добрые пару сотен метров простирается ровное, зелёное поле.
– Тогда, где он? – всё пристаёт ко мне Труберг.
– Не знаю! – огрызаюсь я, уже в который раз обшаривая голую пойму, в бинокль.
Подождав ещё минут десять и так ничего и не дождавшись, мы поднимаемся с тропы. Отряхнувшись от листвы, шагаем в пойму…
Вот и злополучная ива.
– Блин! По канаве ушёл! – соображаю я, едва подойдя к дереву.
Мимо ивы, пересекая всё поле поймы, влево пролегает ровная, как стрела, поросшая короткой травкой канава, не более метра глубиной, с очень пологими, сглаженными бортами. Борта канавы так плавно переходят в ровную плоскость поймы, что сбоку, в бинокль, эта неровность совершенно сглаживается!
– Блин! – поражаюсь я, уже другому, – Это, ведь, надо суметь! Так чисто проползти по канаве, чтобы нигде, за всю её длину, не засветиться! Это, надо же, так изголиться!
А в голове уже бьётся ещё более серьёзная мысль: «Ведь, сначала! Это всё – нужно было просчитать! Нужно было увидеть канаву. Нужно было оценить, куда она ведёт и понять, что по ней можно проползти через поле! И, только потом – постараться её проползти, вжимаясь в днище канавы так, чтобы никто не заметил!».
– Хм! А, говорят, что животные не способны думать! – бурчу я, себе под нос, – Что, у них в голове – одни рефлексы…
– Что ты говоришь? – оборачивается ко мне Труберг.
– А? Да! – отмахиваюсь я, – Это, я так! О своём…
Спешить, нам, больше – некуда. Я сажусь на ковёр зелёной травки, рядом с ивой…
– Тьфу! – зло плюю я, себе под ноги, – И нервы, ведь – как железо! Другой бы – в горячке, рванул по пойме, не щадя живота своего! А этот – шаг за шагом, расчётливо, тихо… Вот уж, точно – «сколько медведей – столько характеров»…
Тятинский дом. Сегодня, я буду работать по Тятиной. Я шагаю по морскому песочку, в сторону речки. Обычные пятьсот метров песчаного пляжа нашей бухточки…
Вдоль побережья, над устьем речки, летит орлан! Я поднимаю бинокль… Орлан – однотонный, тёмно-коричневый. Крылья более узкие, чем у орланов-белохвостов. Туловище вытянутое, хвост необычно длинный. Краевые перья хвоста много
