сбрасывал через борт гальку, песок. Вода в сите становилась всё чище, и вдруг по сетчатому дну мазнуло жёлтым, маслянистым.
Ему не требовалось объяснять, что это такое. Евстафий оторопел, глядел на золото, не веря своим глазам. По ситу жёлтыми мурашками густо разбежались самородки. Он протянул сито отцу, брату, безмолвно спрашивая, как такое может быть, не снится ли ему.
Братья не одно лето помогали отцу мыть золотишко, знали толк в старательском деле, но такого богатого съёма никогда не видали и даже не слыхали.
– Выкинь, – обронил отец. – Тут этого добра как грязи.
Евстафий послушно опрокинул сито, прополоскал от жёлтых блёсток. Только что он подержал в руках свой заработок месяца за три, здесь добытый за пять минут.
– Опрокинь коряжку, – велел отец Анкудину и показал на обломок с корнями. – Разгреби маленько да полегче – там стекло.
Через минуту Анкудин поднял литровую банку, закрытую капроновой крышкой. Держал он её с видимым усилием. Сквозь стекло просвечивало золото. В банке самородки были покрупнее, с бруснику, с кедровый орех.
– Поглядели? Клади на место.
Братья молчали, ждали объяснений. Отец продолжал загадывать загадки.
– Берите топоры, валите сухостой потолще, пилите на трёх- и двухметровые концы. На том месте, где Анкудин брал породу, поставьте сруб на шесть венцов. В серёдку поплотнее накидайте валежника. Да сухого, чтоб как порох горел. Из лодки принесите канистру с бензином, поставьте рядом. Постарайтесь, сынки. До ночи надо успеть. Потом расскажу вам, что к чему. Пойду прилягу, сил нет.
Они разошлись в разные стороны. Отец направился к пологу, натянутому над охапками свежего лапника. Сыновья зашли подальше в тайгу и застучали топорами. Потом зазвенела пила и уже не смолкала до самого вечера.
Мирон повесил над костром ведро с водой, подбросил сушняку. Пока искал в пожитках свой узелок с бельём, раздевался, вода нагрелась. Будто со стороны он видел своё измождённое тело, радовался, что никто не видит его унизительной беспомощности, не жалеет и не сочувствует. Он всю жизнь не выносил ни слёз, ни соплей. Себя не жалел и к другим жалости не знал.
Мочил полотенце в воде, обтирался с головы до ног. Остатки воды вылил себе на голову. Вспомнил, как матушка маленького мыла его в корыте, скупывала и приговаривала:
– С гуся вода, с Мирошеньки худоба.
Надел чистое бельё, новую рубашку, неношеные брюки. Снятое вместе с полотенцем свернул в тугой узел, положил в изголовье и лёг. Только теперь Мирон почувствовал, как устал, как мало у него осталось сил. Настолько мало, что уже рискует не дожить до назначенного часа, оставить задуманное незавершённым. Надо было выходить в тайгу дня на два пораньше. Запас, хоть продуктов, хоть времени, никогда не мешает.
Он лежал лицом к ручью, к сопке, к мысочку, где сыновья споро ставили сруб. Они уже заканчивали, закладывали
