на пережитые волнения, аппетит у братьев не пропал. Они сварили кулеш, щедро приправили его салом, луком. Первым делом попытались накормить отца.
– Нет, – отказался он. – Душа не принимает. Ешьте сами да отдыхайте. Завтра у вас будет тяжёлый день.
После ужина они забрались в спальники, повалились как подкошенные, но долго не могли заснуть. Наконец, сон всё-таки сморил их. Они затихли, задышали ровно, глубоко.
На ночь братья сладили нодью. Положенные рядом два сухих бревна горели ровно, без треска. Под полог от них наплывало тепло. Ковш Большой Медведицы опустился до самой земли, стоял поперёк небосклона.
– Всё, вода вылилась, – подумал Мирон. – В ковше сухо. Мне пора.
Он поднялся, повесил на плечо свою старенькую двустволку, прихватил узелок с бельём, потихоньку побрёл через поляну к чернеющему срубу. Он глядел на него всю ночь и дошёл бы даже с закрытыми глазами. Мирон потрогал брёвна сруба. Они показались ему тёплыми. Бережно положил наверх двустволку, узелок, закинул тяжёлую суконную куртку. С канистрой обошёл вокруг сруба, полил бензином все четыре стены. В канистре оставалось на четверть. Он и её положил наверх. Разулся, босые ноги приятно холодила сырая земля. Сапоги тоже полетели наверх. Он не хотел оставлять после себя ничего запачканного болезнью, вызывающего брезгливость.
Тихонько ступая с бревна на бревно, поднялся наверх. Валежник под ним затрещал. Вниз по ручью всполошились гуси. Он расстелил посередине куртку, сел на неё. Зарядил в оба ствола патроны с волчьей картечью. Полил вокруг из канистры. Взвёл курки. Осторожно упёр приклад в сучья, стволы направил под сердце, босыми пальцами ног нащупал спусковые крючки. Чиркнул спичкой, бросил огонёк на валежник.
– Не судите, люди… Прости меня, Господи…
Грохнул сдвоенный выстрел. Ударной волной кинуло последнюю молитву Мирона к небесам. Вокруг него с гулом взметнулось пламя. С воды в ночное небо поднялись встревоженные гуси.
Погребальный костёр
Сдвоенный выстрел хлестанул предрассветную тайгу, к небу с рёвом взметнулся огненный столб.
Выстрелы вырвали братьев из глубокого сна. Какое-то время они соображали, кто и зачем мог стрелять, но яркое зарево и рёв пламени заставил их выбраться из спальных мешков. Сруб, сложенный из сухих, смолистых брёвен и доверху забитый валежником, полыхал со всех четырёх сторон, бело-красное пламя рвалось к светлеющему небу. Они кинулись к огню, ещё не зная, что могут сделать, но уже сознавая свою беспомощность и несоизмеримость человеческих сил перед стихией огня.
Остановились, когда лица им больно стегануло жаром. Ни подойти ближе, ни уйти они не могли, оцепеневшие смотрели в огонь. В середине пекла видели неподвижное тело отца.
На какой-то миг пламя сникло, и отец вдруг зашевелился, сел, протянул к ним руки, словно просил вызволить из адского жара. У обоих волосы встали дыбом. Не дождался,
