говорю я. Из стопки бумаг торчит сложенный вдвое желтый листок. Странно.
Лидия с Клавдией идут по коридору. Я хватаю информационный пакет одной рукой, а другой разворачиваю записку.
Читаю за несколько секунд. Потом перечитываю снова. Слова кружатся в моей голове, один раз, второй, третий, но их смысл до меня не доходит. Я просто держу записку в трясущихся руках и таращусь на выведенные каракулями строчки:
«Я знаю, что у тебя ВИЧ. Если ты до Дня благодарения не перестанешь ошиваться с Майлзом, это узнают и все остальные».
6
– Симона, будешь грызть ногти – занесешь инфекцию. Радость моя, мы же об этом говорили.
Я выдергиваю руку изо рта, но на папу не смотрю. Наверняка он уже заметил, что со мной что-то неладно. Мы едем в больницу Святой Марии, и за все это время я на него еще ни разу не взглянула. Мне кажется, что, если я на него посмотрю, он прочитает мои мысли. Понятно, что папа не против моего увлечения парнем, но вот записка? Да они с отцом школу в клочья разнесут.
Может быть, им и правда нужно вмешаться? Ведь тот, кто подбросил записку, за мной точно следил. Иначе как бы он узнал, где мой шкафчик? Спрашивается, и сколько это уже продолжается? Пару месяцев, с тех пор как я перешла в школу Пресвятого Сердца? С тех пор как Майлз устроился рабочим сцены? Или с тех пор как мы вчера поцеловались?
А что, если все узнают? Ну уж нет. Заново это я не переживу.
Но если мои родители пойдут разбираться к директрисе, она точно не будет единственной, кто узнает о моем положительном статусе. Обязательно услышит кто-нибудь еще: секретарь, охранник, может быть, даже учитель. И ведь иногда за дополнительные баллы в офисе директора работают ученики. Что, если услышит один из них и потом расскажет куче народа? Если родители пойдут разговаривать с директрисой, мою тайну может узнать вся школа.
А что, если это всего лишь дурацкая шутка и я делаю из мухи слона? Нет, я не могу сказать родителям о записке. Придется разруливать все самой.
Я даже не знаю, что я по этому поводу чувствую. Думала, буду переживать или злиться, но я просто оцепенела. Как будто то, что случилось в пансионе Матери Божией Лурдской, происходит снова, и я никак не могу это остановить. Но что-то же я должна сделать. Если все узнают, что у меня ВИЧ, то меня ждет кое-что похуже, чем оцепенение.
– О чем задумалась? – Папа делает поворот. – Предвкушаешь встречу с друзьями?
– Они мне не друзья, – фыркаю я.
– Да брось, это неправда, – говорит он, но в глаза мне не смотрит. – Мы с отцом считаем, что тебе важно общаться с другими ребятами.
– Такими же как я.
– Ну да. – Он бросает на меня взгляд. – Ты ничем не отличаешься от других, радость моя, и ты это знаешь. Просто есть вещи, которые не могут понять Лидия и Клавдия, которые не можем понять мы с отцом. Ну, ты знаешь, что я имею в виду.
– Я почти об этом не думаю, – возражаю я и даже почти не вру. – К тому же никто там не общается. Все сидят и дают односложные ответы, пока сессия
