касалось меня, находилось на расстоянии вытянутой руки.
Топор ударил по ноге, но заговоренная кожа плаща не дала ему поранить меня. Я подобрал топор – видит бог, тяжелый! – замахнулся и обрушил на динарианца с такой силой, словно колол дрова.
Топор угодил куда надо, с хрустом уйдя в панцирь динарианца по самый обух. Конвульсии твари вырвали оружие из моих рук – а заодно и вилку из розетки.
Голова богомола повернулась ко мне, и тварь снова заверещала. Одним движением она выдернула из себя топор и вскочила на ноги.
– В сторону, живо! – выдохнула Гард.
Я повиновался, рухнув на пол и перекатившись в сторону.
Раненая женщина разрядила винтовку в упор, с расстояния не больше трех футов. Грохот очереди не смолкал несколько секунд.
Мне трудно описать словами, что за месилово вышло. Скажу только, что выводить пятна гнойной субстанции, что чудищу заменяла кровь, обошлось бы, возможно, дороже, чем заново отделать стены, пол и потолок.
Выстрелы стихли. Гард охнула, и винтовка выпала из ее пальцев, а сама она вздрогнула и прижала руки к животу.
Я подскочил к ней и поднял с кровати, стараясь не задевать раненого живота. Она оказалась тяжелой. Не как борец сумо, но все же роста в ней было шесть футов, и мускулатура крепче средней. Весом она почти не уступала Томасу. Я крякнул от натуги, перехватил удобнее и потащил ее к двери.
Гард негромко всхлипнула от боли, и из раны снова начала сочиться кровь. При мысли о том, что она, должно быть, испытывает, у меня самого заболел живот. Глаза ее закатились. Требовалось очень сильно постараться, чтобы одолеть порог переносимой ею боли, но, похоже, визит динарианца стал той самой последней соломиной.
Вряд ли день мог складываться еще менее удачно, подумал я.
Но тут окровавленное месиво, в которое превратился динарианец, зашевелилось.
– О, да ты, наверное, надо мной издеваешься! – закричал я.
Место, где только что лежала одна тварь, кишело теперь тысячами крошечных богомолов. Они сбегались к середине спальни, сбиваясь в две кучи, постепенно приобретавшие форму суставчатых ног.
Внизу снова ударил дробовик, и по лестнице загрохотали шаги.
– Гарри! – произнес Томас.
Он понимался по лестнице, держа в руке обнаженную саблю, когда я с Гард на руках выбрался на верхнюю площадку.
– У нас тут тоже гости! – крикнул я и начал по возможности быстро, но осторожно спускаться по ступенькам.
– В доме их, кажется, еще трое, – сообщил Томас, посторонившись, и тут взгляд его остановился на Гард. – Мама родная!
На полу в прихожей валялся труп – большой, черный и лохматый. Ничего более определенного я сказать не могу, потому что большей части головы у него недоставало – судя по некоторым признакам, она была размазана по противоположной стене. От разбросанных по полу потрохов поднимался пар: в помещении царил холод, проникавший в дом через разнесенную в щепки
