от друга. Эта близость смущает Елену, и ей стоит труда не показывать волнение. Она опасается, что он заметит, до чего ей не по себе; и еще – что она может сделать нечто такое, о чем потом пожалеет. И потому, когда она снова начинает говорить, ее слова звучат неожиданно резко:
– Боитесь, что я на вас донесу?.. Поэтому и пришли… чтобы убедиться в своей безопасности?
Он снимает темные очки и смотрит на нее пристально, почти с болью, как смотрел бы любой человек, если бы его обвинили в том, чего он не делал.
– Вы заслуживаете объяснений.
Звучит искренне. Вполне – может, даже слишком. Кто его разберет? Либо он хороший парень, думает она, либо потрясающий актер. Либо и то и другое.
– Которых вы, разумеется, не дадите.
Сердце у нее колотится, и, пытаясь это скрыть, она говорит жестко. Его ясные глаза, чуть потемневшие в лучах закатного солнца, не отрываясь смотрят на нее. Glaucopis по-гречески, вспоминает она. Зеленые, как у Афины светлоокой.
– А вы их ждете?.. Объяснений?
– Я не настолько наивна.
– Я не за этим пришел. И вы понимаете, почему я не могу вам их дать.
Елена, занятая своими ощущениями, слушает невнимательно. Нервную дрожь сменяет странное или, возможно, почти забытое чувство: замешательство уступает место приятной уверенности в себе, почти физической. Как будто иссохшая душа вдруг напиталась влагой.
– А вы сами откуда?
Мгновение он смотрит на нее в нерешительности, то открывая, то закрывая дужки солнечных очков. Она едва различает в его глазах быструю смену всех «за» и «против». Наконец он сдается:
– Я родился в Венеции.
– Вы серьезно?
– Конечно. – Он зацепляет очки за пуговицу рубашки и показывает на лодки в песке около волнореза. – Я вырос в мастерской, где делали гондолы.
– Гондолы?.. Вы шутите.
– Да нет, так и есть.
Вдоль берега идет моторная лодка. Серая, с британским флагом на борту и четырьмя вооруженными матросами. Бесцеремонно войдя в испанские воды, она медленно лавирует между торговыми судами, стоящими на якоре. Итальянец следит за ней взглядом, пока она не скрывается из виду в направлении порта и Пеньона.
– Настанет день, и все это пройдет, – говорит он. – Я имею в виду, все плохое.
Она с сомнением качает головой:
– Не уверена. Кончается одно, начинается другое.
Он наклоняется и поднимает камешек: круглый, гладкий, отполированный морем. Потом выпрямляется, замахивается и бросает камешек сильным и точным движением – тот подскакивает несколько раз на поверхности воды и лишь затем тонет вдалеке.
– Вы все еще долго здесь будете? – спрашивает она и тут же об этом жалеет.
Итальянец делает неопределенный жест.
– Я не понимаю этого множественного числа… Мой испанский не всегда в полном порядке.
– Я имею в виду вас и ваших товарищей.
Он снова смотрит в море, туда, где корабли. Он молчит и таким образом
