Алинке крылышко, Сережке крылышко…
– Это почему? – с негодованием посмотрела на мать Алина. – Я тоже ножку хочу!
– И я, – поддержал сестру Сережка.
Куриное сгорбленное крылышко жалко выглядывало из-под пухлой, покрасневшей от тепла и жира верхней губы.
– Цыц, чтобы я этого не слышал, – Вениамин оторвал глаза от своей тарелки, попытался взглянуть на дочь в упор, придать лицу серьезность, которая никогда ему не удавалась. – Нашлась мне здесь подстрекательница!
Долгий укоризненный взгляд не получился. Часто моргая, как бы извиняясь за обороты речи, претившие ему, Веня тихо добавил:
– Пока мать здесь главная…
Осторожно, пока побледневшая Алина не сорвалась на новые упреки, чтобы не потерять убеждения своего, давшегося душевными муками отцовского напора, мужчина перевел взгляд на жену, застенчиво улыбнулся, дожидаясь одобрения, а вслед за ним и благодарности в супружеской постели. Когда та снисходительно кивнула, продолжил:
– Мать главная – ей и решать, что к чему. Вырастешь, тогда сочтешься.
Дети больше не перечили. Семья погрузилась в привычную тишину, счастливая Антонина рвала на тонкие волокна куриную грудку и молча распределяла ее по тарелкам, в уме рассчитывая: «мне, Венечке, Алинке, Сережке…»
– Вот, Веня, как мы поступим, – приговаривала постаревшая, подурневшая Антонина, поглаживая дубовую неподвижную руку мужа. Ты хворый совсем, вон как тебя инсультом разбило, я еле ноги в своей прачечной таскаю, двоих никак не потянем. Поэтому с моей зарплаты да с твоей пенсии помогать Алиночке будем, муж у нее тюфяк, а внучка растить надо. А Сережке пусть родители Лизки помогают!
– Тонечка, в примаках ведь он, мы должны больше… – мычал Вениамин.
– Брось, в примаках! Все своими рученьками в Лизкиной квартире делает. Она одна у родителей, а у нас их двое! Ничего, пусть сватья расстараются, поусердствуют! А мы для Алиночки посуетимся. Скоро жилье должны получить, как семья молодая, всего много понадобится: и диван и стенка… Я никогда за Алинкиными «хотелками» не поспевала, она у нас девка, что надо, жаль Сережка – тюфяк.
– Хорошо, – кивнул непослушной головой Веня, и слезы радости текли по его исхудавшим щекам. Как счастлив он был в этот час от расторопности жены и от своей собственной расторопности тоже, какое упоение знать, что в свое время не промахнулся, выбирая между Тонечкой и первой юношеской любовью.
– Вот этот ковер, тумбочку, телевизор я себе заберу, – важно расхаживая по квартире, подперев бока рыхлыми руками, рассуждал Сергей Вениаминович, – это я покупал, тебе оставить не могу! Холодильник – твой, претендовать не буду. Что еще? Сервиз возьму – мать подарила, вилки-ложки мои, статуэточку вот эту тоже заберу, хоть и купил тебе в честь годовщины свадьбы, а все же в кругленькую сумму она мне обошлась…
Потускневшая жена его
