с ними бороться. Рука Эл скользнула вниз, упираясь во что-то. Нужно было снова открыть глаза. Поморщившись от боли во всем теле, Элисон медленно повернула голову влево. В этой стороне солнца было меньше, и она облегченно вздохнула, ускользая от лучей, и чувствуя, как они, не дотянувшись, оставляют ее в покое прохладной тени. С третьей попытки ей удалось сфокусировать взгляд на стенах палаты, неотличимых друг от друга. Если бы не дверь, которая, впрочем, была такой же белой, она не знала бы, как отсюда выбраться. Но как она попала сюда? Голова заболела, стоило ей начать вспоминать о том, что было до того, как она оказалась в больничной палате. Пустая попытка. «Лучше просто осмотреться», – подумала она. Ее взгляд остановился на спящем Милне. Он заснул сидя на стуле и наклонившись вперед, – положив голову на кровать, рядом с ней. Элис осторожно улыбнулась, надеясь, что хотя бы это движение не вызовет в теле ноющей боли, и погладила Эдварда по волосам, долго наблюдая за тем, как светлые на кончиках, они постепенно меняют тон, темнея у корней и напоминая оттенком полевой мёд. Эл наслаждалась ощущением того, как они мягко скользят сквозь ее пальцы. А потом она посмотрела на узкую, бугристую полосу.
Шрам.
Едва касаясь, она осторожно очертила его пальцем, ведя от окончания шрама – к виску, туда, где он когда-то начался, и почти вплотную подходил к новым ранам Милна, оставшимся после допроса в гестапо. Следы от кастета заживали быстро, но все еще немного кровоточили, частично покрытые багровой коркой. Медленно наклонившись вниз, Элис поцеловала шрамы, и откинулась на подушки, снова закрывая глаза, – голова даже от небольшого наклона сильно закружилась, а низ живота стянуло спазмами, словно железными обручами, снова опрокидывая ее в ноющую, медленную боль.
…Это все были глупости, – она и сама не понимала, почему так ведет себя с Эдвардом, и когда через несколько минут после его ухода в дверь постучали, Элис радостно подумала, что это он: вернулся, и передумал уезжать в Рождество. Быстро повернув ручку на входной двери, Эл застыла, не успев ничего сказать. Зато двое мужчин в черной красивой форме, похоже, чувствовали себя прекрасно, когда, оглядев ее с ног до головы, медленно прошли в дом, и остановились так близко от нее, что в ярком свете электрических ламп она не могла четко рассмотреть их лиц: вместо того, чтобы ясно осветить их, лампы скрадывали углы и овалы гестаповских ищеек. Так, у одного из них, черные провалы, казалось, высосали левый глаз и всю левую половину лица, а у второго закрались под нижние веки, высвечивая их чернотой, и делая глаза такими же черными.
Это заняло всего несколько секунд, но ни тогда, ни потом Эл не могла сказать, почему она так четко запомнила именно этот момент. Может быть, размышляла она, это потому, что в следующий миг все изменилось: и ее, резко развернув лицом к стене, обыскали?
По крайней мере, так это назвали они. Элисон успела заметить, как красиво переливаются серебряные нашивки на их черной форме, а потом, все еще удивляясь этому дикому сочетанию зла и красоты, почувствовала, как руки одного из гестаповцев скользят по ее телу, задерживаясь на груди и талии.
– Дай я!
Голос
