такой никто еще не носил!
Женщина опускается на колени перед маленьким Херманном, ласково гладит его по волосам.
Мой дорогой сын станет великим человеком. Или великим и добрым, или великим и злым.
Гиббельс склоняется над обнаженной Элис. Его Элис!
Эдвард тянет к ней руку, но горло ссохлось от жажды, язык отказывается ему служить.
Хрип-хрип-хрип…
Ты хочешь жить, мальчик?
Концом свернутой плети Гиринг приподнимает за подбородок голову Себастьяна Трюдо.
У тебя кровь, что случилось?
Эдвард прикасается к разбитым вискам. Слишком много крови! Она бежит красной волной на его руки, на холодный ночной песок… яркий прожектор бьет потоком света ему в глаза. Справа от него в голодном безумии трясется овчарка.
Что ты хочешь, мальчик?
Он хочет, чтобы Эл отпустили.
Ответ неверный, Эдвард Милн. Скажи мне лучше, а она тебя хочет? Светлые волосы Ханны Ланг выглядят совсем белыми в свете лагерного прожектора. Она смеется, глядя на Кельнера и на его потрескавшиеся от жажды губы.
«Я боюсь, Харри! Ты хочешь воды?Ты должен быть дома!».
Ланг склонилась над ним, закрывая обзор.
– Ты хочешь воды?
Кельнер рывком садится в постели, одним резким движением прижимая Ханну за горло к белой простыни. Она хрипит, бьется в испуге, и он ее отпускает.
– Харри, что с тобой?!
Ее глаза блестят, она ничего не понимает, только пугается, и молча наблюдает за тем, как он быстро поднимается с постели, натягивает брюки и рубашку, поднимает с пола пиджак, пальто, ботинки. Хлопок по карманам, кивок светлой головы и, несколько секунд спустя, – шум отъезжающей от дома машины.
***
– Автомобиль фрау обнаружили недалеко от нашей больницы. Мы предполагаем, что часть пути она смогла проехать самостоятельно, но когда фрау Кельнер стало совсем плохо, и она уже потеряла сознание, ее заметил мужчина. Он и привез вашу жену к нам. Сейчас она вне опасности, но, к нашему огромному сожалению, ребенка спасти не удалось. Просто удивительно, как она смогла сама…
Харри Кельнер с трудом понимал слова врача. На дорогу от дома Ханны Ланг до Груневальда у него ушло два часа и сорок пять минут. На пять минут меньше, чем в прошлый раз. И точно так же, как в прошлый раз, гостиная в доме Кельнеров оказалась пустой, – только на блестящем столике у двери лежала записка от Кайлы: «Фрау Агна в «Шарите», я еду туда». Написано торопливо, с ошибками. Заводя «Мерседес», Милн посмеялся над собственной педантичностью: даже сейчас его наблюдательность, заточенная годами разведки, продолжает верно служить ему. В больнице он встретил плачущую Кайлу Кац. Это нормально, напомнил он себе, глядя на ее опухшее от слез лицо. Нормально, когда люди плачут, – они плачут, когда им страшно.
Кайла плакала. А Элис научилась этому только
