комиссии смотрели так пристально и сурово, что сказать неправду он не осмелился. А потом было уже поздно. На него и так косо поглядывали, как на сына полицая «врага Революции». Да и у папани там была какая-то темная история, когда они жили в горах. Он старался не вспоминать те времена.
Последующие годы ничего хорошего ему не принесли! Калека не мог стать ни водителем, ни военным. Уродство закрыло ему пути в медицину, мореплавание, да и еще массу возможностей Эмилио потерял вместе с этими двумя пальцами.
Да и клеймо «сын полицая» было несмываемо. Его обходили стороной приличные девушки. Даже большинство парней общались с ним неохотно. Еще свежи были воспоминания о тех годах, когда полиция «наводила порядок» на улицах, разгоняя дубинками демонстрации, бросая в «кутузку» любого, кто хотя бы косо посмотрел на стражей порядка.
Почти все соседи, где бы не приходилось жить, провожали его тяжелыми взглядами, и сразу после его ухода начинали о чем-то шептаться. Ведь к моменту, когда колонны во главе с победившим Фиделем и его сторонниками впервые прошли по улицам Гаваны, ему было уже около шестнадцати лет!
И все окружающие законно полагали, что к этому возрасту можно уже было сообразить, где добро, а где зло. И если парень активно не «встал на защиту Революции», значит «бананчик гниловат», и относиться к нему надо осторожнее.
Так он и рос, озлобленный на весь мир и на судьбу. В школе он отучился всего три класса, доучиваться позднее не захотел. На работу хорошую рассчитывать тоже не мог. Скитался почти по всей стране. Подрабатывал на фермах, таская вонючие тачки с навозом. Убирал на птицефабриках, чистил лошадей. Одним словом, всегда был на подсобных работах. Переезжал из города в город. Как только им начинал интересоваться Комитет Защиты Революции, он старался сменить место. Так нигде надолго и не задержался.
Можно было бы устроиться «мачетерос» на сахарные плантации. Там были хорошие зарплаты, а на «сафру» (сбор тростника) рабочие приезжали из разных концов страны. Никто особо не разбирался, кто ты. Но уж больно тяжела была работа, гнуть спину зря не хотелось.
Три года назад он перебрался в столицу. Здесь было легче затеряться. Люди меньше обращают внимания друг на друга. Да и времена настали уже другие, более спокойные.
И сейчас в его обязанность входило по утрам толкать перед собой тележку с хлебом и сушеными бананами, оглашая дворы пронзительным возгласом: «Panaderia! А кому свежий хлеб!?».
Его тошнило от этой ненавистной работы. Закончив ее к обеду, он обычно спал в своей крохотной комнатушке за пекарней в конце района Ведадо. Вечерами бестолково шлялся по оживленной набережной Малекон. Норовил облапошить незадачливых прохожих или просто выпить белого рома с желтой этикеткой, самого дешевого в компании таких же, как и он сам, неприкаянных.
Рюкзак был уже почти полон, разобрать осталось лишь папенькину «сокровищницу». Эмилио возил ее с собой по привычке, особо не заглядывая внутрь. Старая обшарпаная железная коробка из-под какого-то
