Александр Иванович не умел. Подойдя к дому, еще крепкому, хотя и слегка покосившемуся – не до собственных ведь нужд, когда такое творится! – он прокричал что-то гневное в направлении соседнего участка, с хозяевами которого враждовал уже лет двадцать, и наконец вошел к себе. Разделся, проверил, на месте ли запасная палка, согрел кипятку, попил чаю и лег спать.
А утром не проснулся. И потому на заседание Совета ветеранов не пришел, а в свою очередь потому ветераны решили Александра Ивановича проведать, ибо не бывало, чтобы он на эти заседания не приходил. И еще более в свою очередь потому похоронили Александра Ивановича более-менее пристойно – не протухшим.
А спустя несколько дней по электричкам Казанского направления пошли разговоры, что хромого черта, который всех задолбал, то ли убили, то ли он сам под поезд упал сдуру. Некоторые даже жалели, что пропал хромой черт – скучновато без него стало. Студенты – Витек и его приятели – они тоже жалели. Правда, не сильно и не всерьез, а вскоре забыли, как и все остальные.
Ну и, конечно, от товарища Леонида Ильича Брежнева поступил ответ. Вернее, от его помощника, фамилия которого, естественно, забылась. От имени Генерального секретаря помощник благодарил Александра Ивановича и заверял, что меры по его сигналу будут приняты. И что не стареющие душой ветераны – золотой фонд партии.
Трудно сказать что-либо определенное по поводу нестареющих душ. Но если душа Александра Ивановича где-то есть, то вряд ли она обрадовалась такому ответу. Отписка ведь.
День будет длинным
Не спалось.
Константин Ильич устал ворочаться с боку на бок. Старые кости ныли, как ни ляг – все неудобно.
Сейчас он лежал на спине – так было еще куда ни шло – и смотрел на потолок, тускло подсвеченный бликом уличного фонаря. Глаза привыкли к темноте, которая и темнотой-то только притворялась. Когда-то, в юности, он свободно читал в таком полумраке. Вот и дочитался, подумалось Константину Ильичу, вот и подсадил зрение-то. Сразу мелькнула другая мысль – что не надо злоупотреблять снотворными, а то, неровен час, зависимость заработаешь.
Впрочем, это все было так – смутно, мимоходом, касаясь только края сознания. Настоящие мысли бродили отдельно от Константина Ильича, причем черт знает где и черт знает почему именно там. То раннее детство, то зрелость, то молодость, без хронологического порядка. Вернее, пожалуй, они были все одновременно.
…Самое первое сохранившееся воспоминание: он просыпается ночью в почти темной комнате. Дверь закрыта неплотно, в комнату пробивается вертикальная полоса неяркого света. Слышны отдаленные голоса, звучит мамин смех. А здесь, на диване, между кроватью Костика и дверью, лежит кто-то, завернувшись с головой в одеяло, и приглушенно храпит. Кисловато пахнет носками. Должно быть, отец. Только вдруг это не он, а какой-нибудь страшный дядька? Костику страшно, он хочет к маме и бабушке
