движениями пальцев лаская её между ног – через ткань шорт. Брюнетка же, обнимая подругу за талию правой рукой, левой – сжимала её упругие ягодицы, сначала одну, потом вторую, затем и обе, периодически ещё и шлёпая-оглаживая наверняка уже и покрасневше-раскрасневшиеся, если и не посиневшие места, попеременно проводя ею и по её же груди.
Подойдя к ним, я всё-таки не сдержалась и улыбнулась более-менее дружелюбно, присев на корточки и прошептав на правое же ушко рыжей, отведя пистолетом волосы:
– Вернись – к губам.
И, на этот раз уже без каких-либо пререканий, соплей и слюней, осуществив мою пока ещё просьбу, она накрыла рот подруги своими губами, тут же прикусывая и оттягивая своими белыми ровными зубами её нижнюю губу на себя и всасывая её в себя же затем! Ну а я же, наведя камеру уже и на их головы, друг под другом, установила пистолет на затылок рыжей же – и, под их общий вопль, «зажёванный» же в и самим поцелуем, нажала, спустила курок: пробив череп рыжей – пуля прошла насквозь, оставшись в лице брюнетки; и руки обеих – безвольно упали по швам и на пол. Две!
– Всем шлюшкам – воздаётся по заслугам!
А когда обернулась – увидела уже пришедшую в себя шатенку, что и с нечеловеческим же остервенением уже пыталась оторвать блондина от брюнета, что-то крича им и параллельно же ещё оттягивая одного своего друга от члена другого и его же любовника. Но и тот же – лишь отпихивал подругу и снова нанизывался на орган первого!
С улыбкой наблюдая, как её губы, беззвучно – всё ещё для меня, но и звучно – для неё и остальных, двигаются в мольбах и прошения, просьбах о пощаде – я вновь подняла её своей правой рукой, намотав её волосы же на кулак, и приставила к доске спиной:
– Нравилось смеяться – над ней? Нравилось и угорать – над человеком? Издеваться – над ней, когда она… протекла на паре! – Прорычала я, пока в голове между тем вырисовывался образ милой и главное «приятной», не только лицом и телом, но и душой, брюнетки: с короткими тёмно-каштановыми волосами – до плеч, серо-зелёными глазами меж чёрных и длинных ресниц и под такими же узкими бровями – на не менее узком, а и точнее «низком» и бледном лбу, впалыми щеками и острыми скулами, тонким и длинным носом и узкими губами над небольшим и круглым, с ямочкой, подбородком. Серая мышь! Но и скорее, а там и «именно» – «мораль»! В вечно сером, да и чём-то ещё таком же, что могло – как-то укрыть, спрятать её; помочь – слиться с общим фоном и пространством, не выделяться из… чёрно-белой массы. Не отсвечивать! И так ушла в себя, что почти и пропустила момент, когда девчонка начала качать головой и что-то молотить-лепетать в ответ, но и закрываясь под конец-очередное-начало – бью её головой о доску, с широкой злорадной улыбкой смотря затем на вмятину: на кровавый след – на глянцевой же белой поверхности! «Красное» на «белом»… От пусть и «серого» же тела. Но – и из «чёрной» же души! Эстетика!
