style="font-size:15px;"> Напротив нас на белом диване сидят мои родители.
– Я еще никогда не видела Джоша таким счастливым! – говорит моя мать. Ее улыбка для меня такое облегчение, что мне хочется стиснуть ее в объятиях.
– Я радо, что вы так считаете, – через свой черный голосовой ящик говорит Кай. – Думаю, Джош волновался о том, как вы отнесетесь ко мне, к нам.
– Ксенофобы будут всегда, – говорит мой отец. Он словно задыхается. Я знаю, что однажды признаю в этом начало его болезни. Мое счастливое воспоминание приправляется ноткой печали.
– Были совершены ужасные вещи, – продолжает Кай. – Все мы это знаем. Но мы хотим смотреть в будущее.
– Как и мы, – соглашается мой отец. – Однако есть люди, застрявшие в прошлом. И они не могут принять настоящее.
Я обвожу взглядом комнату и отмечаю, какой здесь порядок. Ковер безукоризненно чистый, столик не завален хламом. На белом диване, на котором сидят родители, – ни пятнышка. Стеклянный кофейный столик между нами пуст, если не считать искусно разложенных журналов.
Гостиная производит впечатление картинки из каталога мебельного магазина.
Вздрогнув, я просыпаюсь. Мои воспоминания стали такими же ненатуральными, как квартира Уокера Линкольна.
В дверях стоит Тау, супруг Клэр. Из изуродованных концов его вторичных рук сочится голубая кровь. Оно шатается.
Клэр мгновенно подбегает к нему.
– Что стряслось?
Вместо ответа Тау срывает с Клэр жакет и блузку, и их более толстые, менее деликатные первичные руки жадно, вслепую ищут у нее на спине таунинский порт. Найдя его, оно проникает наконец внутрь, и Клэр, ахнув, тотчас же обмякает.
Я отворачиваюсь от этой сцены интимной близости. Тау больно, и ему нужна Клэр.
– Мне пора идти, – говорю я, поднимаясь на ноги.
– Адам Вудс заминировал свою спину, – говорит через голосовую коробку Тау.
Я останавливаюсь.
– Когда я вживило ему порт, он, казалось, смирился с судьбой и был готов сотрудничать. Но как только я начало его проверять, сработало миниатюрное взрывное устройство, мгновенно его убив. Похоже, кое-кто из вас по-прежнему ненавидит нас так сильно, что предпочитает умереть, лишь бы не Перерождаться.
– Сожалею, – говорю я.
– А я-то как сожалею, – говорит Тау. Механический голос силится передать печаль, но мой настороженный слух улавливает в нем фальшь.
Таунинцам нет особого дела до истории, и теперь нас она также не интересует.
И еще – они не умирают от старости. Никто не знает, сколько им лет – сто, тысяча, целая вечность? Кай туманно говорит о путешествии, которое продолжалось больше, чем вся история человечества.
«На что это было похоже?» – однажды спросил я.
«Не помню», – подумало оно.
Подобное отношение объясняется их биологическим строением.
